Читать «Аврелия» онлайн - страница 32

Выходя из цирюльни Евтрапела гладко выбритым и раздушенным, всякий щеголь мог спокойно показаться и в портиках, и на площади, или Аппиевой дороге с тем отпечатком изящества и изысканного вкуса, который всегда привлекал взгляды, вызывая зависть и восхищение.

Для женщин у Евтрапела находились те тысячи тонкостей дамского туалета, которые было так необходимы каждой красавице, которые бесполезно было бы искать в других местах.

Только у Евтрапела можно было найти парики всех оттенков, от белокурого до жгучего цвета черного дерева. Ремень из белой и тонкой кожи, узко обтягивавший изящную ножку женщины в нежной обуви, был белее и тоньше у Евтрапела, чем у других брадобреев. Ягоды плюща, кассии и мирры делали дыхание приятным.

Поблекшая кокетка иной раз обращалась к Евтрапелу, чтобы восстановить какими-либо мазями или красками отсутствующие брови и блеск уже тусклого взора, и все тогда говорили, что сама Венера будто позаботилась провести тонкую и черную линию, которая придавала оттенок цвету и свежесть лицу.

Все эти заботы Венеры о красоте представительниц «прекрасного пола» хранились, однако, в алебастровых и оловянных сосудах Евтрапела, который продавал их на вес золота, строго оберегая себя от подражаний со стороны любителей наживаться за счет недостатков ближнего.

Храмы Венеры реже посещались римлянками, чем лавка Евтрапела, которая была совсем не хуже тех же храмов, откуда можно было выйти лишь с одними надеждами. А этого было слишком недостаточно.

У Евтрапела, впрочем, были и недостатки, не как у мастера, а как у человека.

Он был нагл, тщеславен и болтлив, каким не был ни один брадобрей в Риме. Если бы вы имели несчастье ему не понравиться, то он не станет и возиться с вами, а пошлет вас к Пантагату, одному из его соперников, которому Марциал посвятил надгробную надпись в стихотворной форме, к Корацину, Харидему, Бакарру или еще лучше к Филиппу или Калпетину, брадобреям более или менее известным, но у такого знатока, как Евтрапел, вызывавшим лишь улыбку на устах и заставлявшим его пожимать плечами, как только заходила речь о них в его присутствии.

Если, наоборот, ваша особа ему нравилась, было и того хуже!

Все городские слухи, все политические новости, сплетни о рождении, свадьбе, разводах, похоронах, подробные известия об играх и, наконец, даже плутни рабов и подлоги барышников — все это он передавал нам с такой поспешностью и увлечением, что не было никакой возможности сдержать потока его слов.

Евтрапел излагал все это с большей подробностью, чем любая газета, и всегда с особенным удовольствием старался доказать свою осведомленность. Эпиграмма Марциала оказывалась справедливой в буквальном ее смысле.

Поэт с присущим ему юмором изобразил Евтрапела, застав его, по всей вероятности, в один из моментов такого наплыва неистощимой говорливости.

У Евтрапела, с виду столь веселого, откровенного, общительного, была своя тайна, которая, пожалуй, и отравляла иногда существование цирюльника, жившего открыто и нисколько не стеснявшегося посторонних взглядов. Под вечер, когда в цирюльне, казалось, стоял еще дневной шум и слышны были разговоры, Евтрапел удалял обыкновенно своих помощников брадобреев, всех этих выщипывателей волос, торговцев духами и сильную сирийку, единственную женщину-рабыню среди холостых людей, и оставался один.