Читать «Сказки русских писателей XIX века» онлайн - страница 52

Зачинается рассказ От Ивановых проказ, И от сивка, и от бурка, И от вещего коурка. Козы на́ море ушли; Горы лесом поросли; Конь с златой узды срывался, Прямо к солнцу поднимался; Лес стоячий под ногой, Сбоку облак громовой; Ходит облак и сверкает, Гром по небу рассыпает. Это присказка: пожди, Сказка будет впереди. Как на море-окияне И на острове Буяне Новый гроб в лесу стоит, В гробе девица лежит; Соловей над гробом свищет; Чёрный зверь в дубраве рыщет. Это присказка, а вот — Сказка че́редом пойдёт. Ну, так видите ль, миряне, Православны христиане, Наш удалый молодец Затесался во дворец; При конюшне царской служит И нисколько не потужит Он о братьях, об отце В государевом дворце. Да и что ему до братьев? У Ивана красных платьев, Красных шапок, сапогов Чуть не десять коробов; Ест он сладко, спит он столько, Что раздолье да и только! Вот неделей через пять Начал спальник примечать… Надо молвить, этот спальник До Ивана был начальник Над конюшней надо всей, Из боярских слыл детей; Так не диво, что он злился На Ивана и божился, Хоть пропасть, а пришлеца Потурить вон из дворца. Но, лукавство сокрывая, Он для всякого случа́я Притворился, плут, глухим, Близоруким и немым; Сам же думает: «Постой-ка, Я те двину, неумойка!» Так неделей через пять Спальник начал примечать, Что Иван коней не холит, И не чистит, и не школит; Но при всём том два коня Словно лишь из-под гребня: Чисто-начисто обмыты, Гривы в косы перевиты, Чёлки собраны в пучок, Шерсть — ну, ло́снится, как шёлк; В стойлах — свежая пшеница, Словно тут же и родится, И в чана́х больших сыта́, Будто только налита. «Что за притча тут такая? — Спальник думает вздыхая. — Уж не ходит ли, постой, К нам проказник-домовой? Дай-ка я подкараулю, А нешто́, так я и пулю, Не смигнув, умею слить, Лишь бы дурня уходить. Донесу я в думе царской, Что конюший государской — Басурманин, ворожей, Чернокнижник и злодей; Что он с бесом хлеб-соль водит, В церковь божию не ходит, Католицкий держит крест И постами мясо ест». В тот же вечер этот спальник, Прежний конюших начальник, В стойлы спрятался тайком И обсыпался овсом. Вот и полночь наступила. У него в груди заныло: Он ни жив ни мёртв лежит, Сам молитвы всё творит. Ждёт суседки… Чу! в сам-деле, Двери глухо заскрипели, Кони топнули, и вот Входит старый коновод. Дверь задвижкой запирает, Шапку бережно скидает, На окно её кладёт И из шапки той берёт В три завёрнутый тряпицы Царский клад — перо Жар-птицы. Свет такой тут заблистал, Что чуть спальник не вскричал, И от страху так забился, Что овёс с него свалился. Но суседке невдомек! Он кладёт перо в сусек, Чистить ко́ней начинает, Умывает, убирает, Гривы длинные плетёт, Разны песенки поёт. А меж тем, свернувшись клубом, Поколачивая зубом, Смотрит спальник, чуть живой, Что тут деет домовой. Что за бес! Нешто́ нарочно Прирядился плут полночный: Нет рогов, ни бороды, Ражий парень, хоть куды! Волос гладкий, сбоку ленты, На рубашке прозументы, Сапоги, как ал сафьян, — Ну, точнёхонько Иван. Что за диво? Смотрит снова Наш глазей на домового… «Э! так вот что! — наконец Проворчал себе хитрец. — Ладно, завтра ж царь узнает, Что твой глупый ум скрывает. Подожди лишь только дня, Будешь помнить ты меня!» А Иван, совсем не зная, Что ему беда такая Угрожает, всё плетёт Гривы в косы да поёт. А убрав их, в оба чана Нацедил сыты медвяной И насыпал дополна Белоярова пшена. Тут, зевнув, перо Жар-птицы Завернул опять в тряпицы, Шапку по́д ухо — и лёг У коней близ задних ног. Только на́чало зориться, Спальник начал шевелиться, И, услыша, что Иван Так храпит, как Еруслан, Он тихонько вниз слезает И к Ивану подползает, Пальцы в шапку запустил, Хвать перо — и след простыл. Царь лишь только пробудился, Спальник наш к нему явился, Стукнул крепко о́б пол лбом И запел царю потом: «Я с повинной головою, Царь, явился пред тобою, Не вели меня казнить, Прикажи мне говорить». — «Говори, не прибавляя, — Царь сказал ему, зевая. — Если ж ты да будешь врать, То кнута не миновать». Спальник наш, собравшись с силой, Говорит царю: «Помилуй! Вот те истинный Христос, Справедлив мой, царь, донос. Наш Иван, то всякий знает, От тебя, отец, скрывает, Но не злато, не сребро — Жароптицево перо…» — «Жароптицево?.. Проклятый! И он смел такой богатый… Погоди же ты, злодей! Не минуешь ты плетей!..» — «Да и то ль ещё он знает! — Спальник тихо продолжает Изогнувшися. — Добро! Пусть имел бы он перо; Да и самую Жар-птицу Во твою, отец, светлицу, Коль приказ изволишь дать, Похваляется достать». И доносчик с этим словом, Скрючась обручем таловым, Ко кровати подошёл, Подал клад — и снова в пол. Царь смотрел и дивовался, Гладил бороду, смеялся И скусил пера конец. Тут, уклав его в ларец, Закричал (от нетерпенья), Подтвердив своё веленье Быстрым взмахом кулака: «Гей! позвать мне дурака!» И посыльные дворяна Побежали по Ивана, Но, столкнувшись все в углу, Растянулись на полу. Царь тем много любовался И до ко́лотья смеялся. А дворяна, усмотря, Что смешно то для царя, Меж собой перемигнулись И вдругорядь растянулись. Царь тем так доволен был, Что их шапкой наградил. Тут посыльные дворяна Вновь пустились звать Ивана И на этот уже раз Обошлися без проказ. Вот к конюшне прибегают, Двери настежь отворяют И ногами дурака Ну толкать во все бока. С полчаса над ним возились, Но его не добудились. Наконец уж рядовой Разбудил его метлой. «Что за челядь тут такая? — Говорит Иван, вставая, — Как хвачу я вас бичом, Так не станете потом Без пути будить Ивана!» Говорят ему дворяна: «Царь изволил приказать Нам тебя к нему позвать». — «Царь?.. Ну ладно! Вот сряжуся И тотчас к нему явлюся», — Говорит послам Иван. Тут надел он свой кафтан, Опояской подвязался, Приумылся, причесался, Кнут свой сбоку прицепил, Словно утица поплыл. Вот Иван к царю явился, оклонился, подбодрился, Крякнул дважды и спросил: «А пошто меня будил?» Царь, прищурясь глазом левым, Закричал к нему со гневом, Приподнявшися: «Молчать! Ты мне должен отвечать: В силу коего указа Скрыл от нашего ты глаза Наше царское добро — Жароптицево перо? Что я — царь али боярин? Отвечай сейчас, татарин!» Тут Иван, махнув рукой, Говорит царю: «Постой! Я те шапки ровно не дал, Как же ты о том проведал? Что ты — ажно ты пророк? Ну, да что, сади в острог, Прикажи сейчас хоть в палки — Нет пера, да и шабалки ³!..» — «Отвечай же! Запорю!..» — «Я те толком говорю: Нет пера! Да, слышь, откуда Мне достать такое чудо?» Царь с кровати тут вскочил И ларец с пером открыл. «Что? Ты смел ещё переться? Да уж нет, не отвертеться! Это что? А?» Тут Иван Задрожал, как лист в буран, Шапку выронил с испуга. «Что, приятель, видно, туго? — Молвил царь. — Постой-ка, брат!..» — «Ох, помилуй, виноват! Отпусти вину Ивану, Я вперёд уж врать не стану». И, закутавшись в полу, Растянулся на полу. «Ну, для первого случа́ю Я вину тебе прощаю, — Царь Ивану говорит. — Я, помилуй бог, сердит! И с сердцо́в иной порою Чуб сниму и с головою. Так вот, видишь, я каков! Но, сказать без дальних слов, Я узнал, что ты Жар-птицу В нашу царскую светлицу, Если б вздумал приказать, Похваляешься достать. Ну, смотри ж, не отпирайся И достать её старайся». Тут Иван волчком вскочил. «Я того не говорил! — Закричал он, утираясь. — О пере не запираюсь, Но о птице, как ты хошь, Ты напраслину ведёшь». Царь, затрясши бородою: «Что? Рядиться мне с тобою! — Закричал он. — Но смотри, Если ты недели в три Не достанешь мне Жар-птицу В нашу царскую светлицу, То, клянуся бородой, Ты поплатишься со мной: На правёж — в решётку — на́ кол! Вон, холоп!» Иван заплакал И пошёл на сеновал, Где конёк его лежал. Горбунок, его почуя, Дрягнул было плясовую; Но, как слёзы увидал, Сам чуть-чуть не зарыдал. «Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил? — Говорит ему конёк, У его вертяся ног. — Не утайся предо мною, Всё скажи, что за душою. Я помочь тебе готов. Аль, мой милый, нездоров? Аль попался к лиходею?» Пал Иван к коньку на шею, Обнимал и целовал. «Ох, беда, конёк! — сказал. — Царь велит достать Жар-птицу В государскую светлицу. Что мне делать, горбунок?» Говорит ему конёк: «Велика беда, не спорю; Но могу помочь я горю. Оттого беда твоя, Что не слушался меня: Помнишь, ехав в град-столицу, Ты нашёл перо Жар-птицы; Я сказал тебе тогда: Не бери, Иван, — беда! Много, много непокою Принесёт оно с собою. Вот теперя ты узнал, Правду ль я тебе сказал. Но, сказать тебе по дружбе, Это — службишка, не служба; Служба всё, брат, впереди. Ты к царю теперь поди И скажи ему открыто: „Надо, царь, мне два корыта Белоярова пшена Да заморского вина. Да вели поторопиться: Завтра, только зазорится, Мы отправимся в поход“». Вот Иван к царю идёт, Говорит ему открыто: «Надо, царь, мне два корыта Белоярова пшена Да заморского вина. Да вели поторопиться: Завтра, только зазорится, Мы отправимся в поход». Царь тотчас приказ даёт, Чтоб посыльные дворяна Всё сыскали для Ивана, Молодцом его назвал И «счастливый путь!» сказал. На другой день, утром рано, Разбудил конёк Ивана: «Гей! Хозяин! Полно спать! Время дело исправлять!» Вот Иванушка поднялся, В путь-дорожку собирался, Взял корыта и пшено, И заморское вино; Потеплее приоделся, На коньке своём уселся, Вынул хлеба ломоток И поехал на восток — Доставать тоё Жар-птицу. Едут целую седьмицу, Напоследок, в день осьмой, Приезжают в лес густой. Тут сказал конёк Ивану: «Ты увидишь здесь поляну; На поляне той гора Вся из чистого сребра; Вот сюда-то до зарницы Прилетают жары-птицы Из ручья воды испить; Тут и будем их ловить». И, окончив речь к Ивану, Выбегает на поляну. Что за поле! Зелень тут, Словно камень-изумруд; Ветерок над нею веет, Так вот искорки и сеет; А по зелени цветы Несказа́нной красоты. А на той ли на поляне, Словно вал на океане, Возвышается гора Вся из чистого сребра. Солнце летними лучами Красит всю её зарями, В сгибах золотом бежит, На верхах свечой горит. Вот конёк по косогору Поднялся на эту гору, Вёрсту, дру́гу пробежал, Устоялся и сказал: «Скоро ночь, Иван, начнётся, И тебе стеречь придётся. Ну, в корыто лей вино И с вином мешай пшено. А чтоб быть тебе закрыту, Ты под то подлезь корыто, Втихомолку примечай; Да, смотри же, не зевай. До восхода, слышь, зарницы Прилетят сюда жар-птицы И начнут пшено клевать Да по-своему кричать. Ты, которая поближе, И схвати её, смотри же! А поймаешь птицу-жар, И кричи на весь базар; Я тотчас к тебе явлюся». — «Ну а если обожгуся? — Говорит коньку Иван, Расстилая свой кафтан. — Рукавички взять придётся: Чай, плутовка больно жгётся». Тут конёк из глаз исчез, А Иван, кряхтя, подлез Под дубовое корыто И лежит там как убитый. Вот полночною порой Свет разлился над горой, — Будто полдни наступают: Жары-птицы налетают; Стали бегать и кричать И пшено с вином клевать. Наш Иван, от них закрытый, Смотрит птиц из-под корыта И толкует сам с собой, Разводя вот так рукой: «Тьфу ты, дьявольская сила! Эк их, дряней, привалило! Чай, их тут десятков с пять. Кабы всех переимать — То-то было бы поживы! Неча молвить, страх красивы! Ножки красные у всех; А хвосты-то — сущий смех! Чай, таких у куриц нету. А уж сколько, парень, свету, Словно батюшкина печь!» И, скончав такую речь Сам с собою под лазейкой, Наш Иван ужом да змейкой Ко пшену с вином подполз, — Хвать одну из птиц за хвост. «Ой! Конёчек-горбуночек! Прибегай скорей, дружочек! Я ведь птицу-то поймал!» — Так Иван-дурак кричал. Горбунок тотчас явился. «Ай, хозяин, отличился! — Говорит ему конёк. — Ну, скорей её в мешок! Да завязывай тужее; А мешок привесь на шею. Надо нам в обратный путь». — «Нет, дай птиц-то мне пугнуть! — Говорит Иван. — Смотри-ка, Вишь, надселися от крика!» И, схвативши свой мешок, Хлещет вдоль и поперёк. Ярким пламенем сверкая, Встрепенулася вся стая, Кру́гом огненным свилась И за тучи понеслась. А Иван наш вслед за ними Рукавицами своими Так и машет и кричит, Словно щёлоком облит. Птицы в тучах потерялись; Наши путники собрались, Уложили царский клад И вернулися назад. Вот приехали в столицу. «Что, достал ли ты Жар-птицу?» — Царь Ивану говорит, Сам на спальника глядит. А уж тот, нешто от скуки, Искусал себе все руки. «Разумеется, достал», — Наш Иван царю сказал. «Где ж она?» — «Постой немножко. Прикажи сперва окошко В почивальне затворить, Знашь, чтоб темень сотворить». Тут дворяна побежали И окошко затворяли. Вот Иван мешок на стол: «Ну-ка, бабушка, пошёл!» Свет такой тут вдруг разлился, Что весь двор рукой закрылся. Царь кричит на весь базар: «Ахти, батюшки, пожар! Эй, решёточных сзывайте! Заливайте! Заливайте!» — «Это, слышь ты, не пожар, Это свет от птицы-жар, — Молвил ловчий, мря со смеху Надрываяся. — Потеху Я привёз те, осударь!» Говорит Ивану царь: «Вот люблю дружка Ванюшу! Взвеселил мою ты душу, И на радости такой — Будь же царский стремянной!» Это видя, хитрый спальник, Прежний конюших начальник, Говорит себе под нос: «Нет, постой, молокосос! Не всегда тебе случится Так канальски отличиться. Я те снова подведу, Мой дружочек, под беду!» Через три потом недели Вечерком одним сидели В царской кухне повара И служители двора; Попивали мёд из жбана Да читали Еруслана. «Эх! — один слуга сказал. — Как севодни я достал От соседа чудо-книжку! В ней страниц не так чтоб слишком, Да и сказок только пять, А уж сказки — вам сказать, Так не можно надивиться; Надо ж этак умудриться!» Тут все в голос: «Удружи! Расскажи, брат, расскажи!» — «Ну, какую ж вы хотите? Пять ведь сказок; вот смотрите: Перва сказка о бобре, А вторая о царе; Третья… дай бог память… точно! О боярыне восточной; Вот в четвёртой: князь Бобыл; В пятой… в пятой… эх, забыл! В пятой сказке говорится… Так в уме вот и вертится…» — «Ну, да брось её!» — «Постой!» — «О красотке, что ль, какой?» — «Точно! В пятой говорится О прекрасной Царь-девице. Ну, которую ж, друзья, Расскажу севодни я?» — «Царь-девицу! — все кричали. О царях мы уж слыхали, Нам красоток-то скорей! Их и слушать веселей». И слуга, усевшись важно, Стал рассказывать протяжно: «У далеких немских стран Есть, ребята, окиян. По тому ли окияну Ездят только басурманы; С православной же земли Не бывали николи Ни дворяне, ни миряне На поганом окияне. От гостей же слух идёт, Что девица там живёт; Но девица не простая, Дочь, вишь, месяцу родная, Да и солнышко ей брат. Та девица, говорят, Ездит в красном полушубке, В золотой, ребята, шлюпке И серебряным веслом Самолично правит в нём; Разны песни попевает И на гусельцах играет…» Спальник тут с полатей скок — И со всех обеих ног Во дворец к царю пустился И как раз к нему явился; Стукнул крепко об пол лбом И запел царю потом: «Я с повинной головою, Царь, явился пред тобою, Не вели меня казнить, Прикажи мне говорить!» — «Говори, да правду только, И не ври, смотри, нисколько!» — Царь с кровати закричал. Хитрый спальник отвечал: «Мы севодни в кухне были, За твоё здоровье пили, А один из дворских слуг Нас забавил сказкой вслух; В этой сказке говорится О прекрасной Царь-девице. Вот твой царской стремянной Поклялся твоей брадой, Что он знает эту птицу, — Так он назвал Царь-девицу, — И её, изволишь знать, Похваляется достать». Спальник стукнул об пол снова. «Гей, позвать мне стремяннова!» — Царь посыльным закричал. Спальник тут за печку стал. А посыльные дворяна Побежали по Ивана; В крепком сне его нашли И в рубашке привели. Царь так начал речь: «Послушай, На тебя донос, Ванюша. Говорят, что вот сейчас Похвалялся ты для нас Отыскать другую птицу, Сиречь молвить, Царь-девицу…» — «Что ты, что ты, бог с тобой! — Начал царский стремянной. — Чай, спросонков, я толкую, Штуку выкинул такую. Да хитри себе, как хошь, А меня не проведёшь». Царь, затрясши бородою: «Что, рядиться мне с тобою? — Закричал он. — Но смотри, Если ты недели в три Не достанешь Царь-девицу В нашу царскую светлицу, То, клянуся бородой, Ты поплатишься со мной: На правёж — в решётку — на кол! Вон, холоп!» Иван заплакал И пошёл на сеновал, Где конёк его лежал. «Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил? — Говорит ему конёк. — Аль, мой милый, занемог? Аль попался к лиходею?» Пал Иван к коньку на шею, Обнимал и целовал. «Ох, беда, конёк! — сказал. — Царь велит в свою светлицу Мне достать, слышь, Царь — девицу. Что мне делать, горбунок?» Говорит ему конёк: «Велика беда, не спорю; Но могу помочь я горю. Оттого беда твоя, Что не слушался меня. Но, сказать тебе по дружбе, Это — службишка, не служба; Служба всё, брат, впереди! Ты к царю теперь поди И скажи: „Ведь для поимки Надо, царь, мне две ширинки, Шитый золотом шатёр Да обеденный прибор — Весь заморского варенья — И сластей для прохлажденья“». Вот Иван к царю идёт И такую речь ведёт: «Для царевниной поимки Надо, царь, мне две ширинки, Шитый золотом шатёр Да обеденный прибор — Весь заморского варенья — И сластей для прохлажденья». «Вот давно бы так, чем нет», — Царь с кровати дал ответ И велел, чтобы дворяна Всё сыскали для Ивана, Молодцом его назвал И «счастливый путь!» сказал. На другой день, утром рано, Разбудил конёк Ивана: «Гей! Хозяин! Полно спать! Время дело исправлять!» Вот Иванушка поднялся, В путь-дорожку собирался, Взял ширинки и шатёр Да обеденный прибор — Весь заморского варенья — И сластей для прохлажденья; Всё в мешок дорожный склал И верёвкой завязал, Потеплее приоделся, На коньке своём уселся, Вынул хлеба ломоток И поехал на восток По тоё ли Царь-девицу. Едут целую седьмицу, Напоследок, в день осьмой, Приезжают в лес густой. Тут сказал конёк Ивану: «Вот дорога к окияну, И на нём-то круглый год Та красавица живёт; Два раза́ она лишь сходит С окияна и приводит Долгий день на землю к нам. Вот увидишь завтра сам». И, окончив речь к Ивану, Выбегает к окияну, На котором белый вал Одинёшенек гулял. Тут Иван с конька слезает, А конёк ему вещает: «Ну, раскидывай шатёр, На ширинку ставь прибор Из заморского варенья И сластей для прохлажденья. Сам ложися за шатром Да смекай себе умом. Видишь, шлюпка вон мелькает… То царевна подплывает. Пусть в шатёр она войдёт, Пусть покушает, попьёт; Вот, как в гусли заиграет, — Знай, уж время наступает. Ты тотчас в шатёр вбегай, Ту царевну сохватай И держи её сильнее Да зови меня скорее. Я на первый твой приказ Прибегу к тебе как раз; И поедем… Да, смотри же, Ты гляди за ней поближе; Если ж ты её проспишь, Так беды не избежишь». Тут конёк из глаз сокрылся, За шатёр Иван забился И давай дыру вертеть, Чтоб царевну подсмотреть. Ясный полдень наступает; Царь-девица подплывает, Входит с гуслями в шатёр И садится за прибор. «Хм! Так вот та Царь-девица! Как же в сказках говорится, — Рассуждает стремянной, — Что куда красна собой Царь-девица, так что диво! Эта вовсе не красива: И бледна-то, и тонка, Чай, в обхват-то три вершка; А ножонка-то, ножонка! Тьфу ты, словно у цыплёнка! Пусть полюбится кому, Я и даром не возьму». Тут царевна заиграла И столь сладко припевала, Что Иван, не зная как, Прикорнулся на кулак И под голос тихий, стройный Засыпает преспокойно. Запад тихо догорал. Вдруг конёк над ним заржал И, толкнув его копытом, Крикнул голосом сердитым: «Спи, любезный, до звезды! Высыпай себе беды, Не меня ведь вздёрнут на кол!» Тут Иванушка заплакал И, рыдаючи, просил, Чтоб конёк его простил: «Отпусти вину Ивану, Я вперёд уж спать не стану». — «Ну, уж бог тебя простит! — Горбунок ему кричит. — Всё поправим, может статься, Только, чур, не засыпа́ться; Завтра, рано поутру, К златошвейному шатру Приплывёт опять девица Мёду сладкого напиться. Если ж снова ты заснёшь, Головы уж не снесёшь». Тут конёк опять сокрылся; А Иван сбирать пустился Острых камней и гвоздей От разбитых кораблей Для того, чтоб уколоться, Если вновь ему вздремнётся. На другой день, поутру, К златошвейному шатру Царь-девица подплывает, Шлюпку на берег бросает, Входит с гуслями в шатёр И садится за прибор… Вот царевна заиграла И столь сладко припевала, Что Иванушке опять Захотелося поспать. «Нет, постой же ты, дрянная! — Говорит Иван, вставая. — Ты вдруго́рядь не уйдёшь И меня не проведёшь». Тут в шатёр Иван вбегает, Косу длинную хватает… «Ой, беги, конёк, беги! Горбунок мой, помоги!» Вмиг конёк к нему явился. «Ай, хозяин, отличился! Ну, садись же поскорей Да держи её плотней!» Вот столицы достигает. Царь к царевне выбегает, За белы́ руки берёт, Во дворец её ведёт И садит за стол дубовый И под занавес шелковый, В глазки с нежностью глядит, Сладки речи говорит: «Бесподобная девица, Согласися быть царица! Я тебя едва узрел, — Сильной страстью воскипел. Соколины твои очи Не дадут мне спать средь ночи И во время бела дня — Ох! измучают меня. Молви ласковое слово! Всё для свадьбы уж готово; Завтра ж утром, светик мой, Обвенчаемся с тобой И начнём жить припевая». А царевна молодая, Ничего не говоря, Отвернулась от царя. Царь нисколько не сердился, Но сильней ещё влюбился; На колен пред нею стал, Ручки нежно пожимал И балясы начал снова: «Молви ласковое слово! Чем тебя я огорчил? Али тем, что полюбил?» — «О, судьба моя плачевна! — Говорит ему царевна. — Если хочешь взять меня, То доставь ты мне в три дня Перстень мой из окияна!» — «Гей! Позвать ко мне Ивана!» — Царь поспешно закричал И чуть сам не побежал. Вот Иван к царю явился, Царь к нему оборотился И сказал ему: «Иван! Поезжай на окиян; В окияне том хранится Перстень, слышь ты, Царь-девицы, Коль достанешь мне его, Задарю тебя всего». — «Я и с первой-то дороги Волочу насилу ноги; Ты опять на окиян!» — Говорит царю Иван. «Как же, плут, не торопиться: Видишь, я хочу жениться! — Царь со гневом закричал И ногами застучал. — У меня не отпирайся, А скорее отправляйся!» Тут Иван хотел идти. «Эй, послушай! По пути, — Говорит ему царица, — Заезжай ты поклониться В изумрудный терем мой Да скажи моей родной: Дочь её узнать желает, Для чего она скрывает По три ночи, по три дня Лик свой ясный от меня? И зачем мой братец красный Завернулся в мрак ненастный И в туманной вышине Не пошлёт луча ко мне? Не забудь же!» — «Помнить буду, Если только не забуду; Да ведь надо же узнать, Кто те братец, кто те мать, Чтоб в родне-то нам не сбиться». Говорит ему царица: «Месяц — мать мне, солнце — брат». — «Да смотри, в три дня назад!» — Царь-жених к тому прибавил. Тут Иван царя оставил И пошёл на сеновал, Где конёк его лежал. «Что, Иванушка, невесел? Что головушку повесил?» — Говорит ему конёк. «Помоги мне, горбунок! Видишь, вздумал царь жениться, Знашь, на тоненькой царице, Так и шлёт на окиян, — Говорит коньку Иван, — Дал мне сроку три дня только; Тут попробовать изволь-ка Перстень дьявольский достать! Да велела заезжать Эта тонкая царица Где-то в терем поклониться Солнцу, Месяцу, притом И спрошать кое об чём…» Тут конёк: «Сказать по дружбе, Это — службишка, не служба; Служба всё, брат, впереди! Ты теперя спать поди; А назавтра, утром рано, Мы поедем к окияну». На другой день наш Иван, Взяв три луковки в карман, Потеплее приоделся, На коньке своём уселся И поехал в дальний путь… Дайте, братцы, отдохнуть!