Читать «Нижегородский откос» онлайн - страница 66

Вехин поднял свой мощный кулак и поднес его к лицу Пьера:

— Наш последний аргумент. Видишь?

— Вижу, — ответил Пьер, — Вы последовательны, ничего не скажешь. Вы последовательны в своей чудовищной непоследовательности. Именно об этом я и говорю. Готтентотская, сударь мой, мораль. Противник допустил то-то и то-то — это позор. Я допустил это же самое — мне слава! Солдатская логика! В меня стреляет — это негодяй. Я застрелил — требую за это звания героя и награды…

Лицо Федора преобразилось от гнева. Сенька еще не видел его таким находчивым и искрометным на слова:

— Готтентотство! Какое ужасное слово! Да, на деле мы «готтентоты». Убийство Либкнехта — мерзость! Убийство Розы Люксембург — злодейство. Убийство Урицкого — несмываемое преступление. Расстрел Каплан — добро. Расстрел Колчака — добро. Расстрел Романова — добро! Выработка общеобязательных норм для обеих враждующих сторон — на деле помощь одной из сторон. Мы по Ленину живем и учимся: беспартийность тоже партийность, только буржуазная, прикрытая «беспартийностью». Свобода слова! Священное понятие! Великий принцип! Однако в окружении врагов мы не можем дать свободу защищать расиста Мальтуса для сеяния антидемократического разврата. Готтентотство?! Солдатская логика?! Ничего вы не поняли, ваше благородие. Ни капельки. Эта наша логика — логика классовой борьбы. Какие они чистенькие, какие они миленькие! Какие они душевозвышающие — эти слова о свободах, о правовом сознании в устах Пьера Голицына, потомка благородного русского сословия, записанного в Бархатную книгу знатных родов дворянских.

— Федор! — заорал Вдовушкин. — Нуль — один в твою пользу.

— Эй вы, горлопаны, спать, спать! — высунув голову из коридора, крикнул кто-то. — Весь дом подняли на ноги!

Пьер закутался в одеяло и уткнулся в Дарвина. Потом, не поворачивая головы, он спокойно произнес:

— Значит, все богатые — злы, а все бедные — хороши.

— Да! — твердо ответил Федор.

— А по-моему, и богатые отвратительны своей жадностью, и бедные неприятны в своей зависти к богатым. И ваша классовая борьба — это борьба зависти с жадностью. Социальная антропофагия.

— Да что тут с тобой говорить. — Федор махнул рукой. — Это в тебе говорит не логика, а ущемленное в правах дворянство.

А Сенька думал:

«Как было просто и ясно жить, когда я жил только по вере в социализм. Теперь я должен еще все обосновать». И это «обоснование» ему казалось в тысячу раз труднее, чем вера. «Только осадок в душе. Задумали хорошее дело: осудить зло, ложь и оправдать добро и истину. А все свелось к заурядному скандалу, попрекам, к игре самолюбия и сословных предрассудков».

И слова Пьера о том, что внешняя дисциплина — основа внутренней, не выходили у него из ума. Значит, и у недруга можно поучиться. Да! Нет ничего труднее, как перенестись в душу другого. В одном он убежден был самой жизнью, не книгой, а жизнью, — в неосновательности Мальтуса.

«Природа всегда благодарна за труд и прокормит кого угодно и сколько угодно, лишь бы с нею не ссориться».

Ему — крестьянскому сыну — природа была мать, а не мачеха… Ему грезились тучные нивы на возделанной земле, светлые реки, полные рыбы, леса со зверьем, недра земли, изнемогающие от великих рудных богатств…