Читать «Дороги и судьбы» онлайн - страница 155

В те годы в Шанхае каждый мог издавать что ему вздумается, было бы на что, а разрешение у полиций обеих концессий достать было легко... Существовало немало частных типографий, бравших столько-то долларов за печатание страницы и вдобавок предоставляющих в своем помещении комнатушку, где можно было править гранки, делать расклейку материала для верстки и даже принимать посетителей.

...Терзавшие меня в Харбине проклятые вопросы (как жить? что с собой делать?) в начале моей шанхайской жизни, несмотря на трудности и неустроенность, меня не мучали. Я знала, что мне делать, я нашла себя. То, что за свой труд я получала гроши и приходилось вечно искать добавочные заработки, казалось в порядке вещей. В Париже тех лет известные писатели, крупные журналисты, сделавшие себе имя еще в России, жили чуть не впроголодь, это не говоря уже о молодых, начинающих... Выматывала, раздражала вечная борьба с Тепляковым. Возвращали фельетон: "Не пойдет. Вы тут смеетесь над конферансье. А недавно на вечере конферировал известный фотограф..." - "Да я не о нем! Я - вообще!" - "Может принять на свой счет, а он наш рекламодатель. Тепляков велел снять, все!" Уж раз "Женькин пес" велел снять, это и в самом деле все!

Смеяться не разрешалось ни над кем, ни над чем. Везде рекламодатели, которые могут обидеться. Если хотите издеваться, идите на советский фильм, ругайте его. А вот этого-то мне как раз и не хотелось.

Сильное впечатление, производимое на меня советскими фильмами, не зависело ни от режиссеров, ни от актеров, ни от содержания. Стоило мне услыхать русскую речь, увидеть русские пейзажи - я начинала плакать... К решительному шагу, к переходу в советский лагерь (в Шанхае существовал "Союз возвращенцев"), я готова еще не была... Попав в "Шанхайскую зарю", я очутилась в эпицентре эмигрантской грызни, взаимных обид, раздоров, поношений, подозрений - все это казалось мне мелким, жалким, ничтожным "...и совсем не в мире мы, а где-то на задворках мира, средь теней...". Один из эмигрантских поэтов говорил, что становится "неразговороспособен", ибо нет на свете более безнадежного и душу опустошающего ремесла, чем профессия эмигрантского литератора, брошенного в чужую стихию, где до него дела никому нет... Этих слов я не знала тогда, но, видимо, нечто подобное ощущала. Хотелось что-то менять, куда-то уйти. Куда - не знала.

Подвернулась Алла, и я радостно кинулась в несуществующую газетку, которая могла прогореть и лопнуть через месяц, совсем как "Гардения"! Вся коммерческая сторона на Алле, я же должна была заполнять своими писаниями свободное от объявлений место будущего рекламного издания. Мы решили: никакой политики! Задача: развлекать и увеселять читателя. Как именно - на мое усмотрение.