Читать «Молодая Раневская. Это я, Фанечка...» онлайн - страница 134

"Почему на французском? Ведь картина-то немая и зрители все равно ничего не услышат. Зачем усложнять? Не доминирует ли здесь форма над содержанием?" — спросят некоторые.

А зачем брать уроки у итальянского булочника для образа Маргариты Каваллини? Можно отыграть роль на русском, ведь дело совсем не в акценте.

Таиров любил повторять, что далеко не каждая деталь добавляет что-то к образу, и в качестве примера приводил Наполеона, у которого во время Бородинского сражения был насморк.

— Пусть историки считают, что Наполеон не смог выиграть сражения из-за насморка, — говорил Таиров. — На сцене этот насморк ничего к образу Наполеона не добавит… Напротив, сослужит плохую службу. Всякий раз, когда Наполеон будет сморкаться в платок, образ будет идти трещинами. Нельзя строить образ на том, что Наполеон болеет насморком, потому что людей, страдающих насморком, много, а Наполеон был один. Нужно брать не случайное явление, а его типическую основу и на ней строить сценический образ.

Продолжая эту мысль, можно сказать, что людей, говорящих на французском, миллионы, а госпожа Луазо одна. Но это было бы неправильно, потому что Раневская никогда не строила образы на фундаменте из какой-либо детали.

Образно говоря, она сначала создавала скелет, основу характера, а потом богато украшала его деталями. При таком подходе, чем больше деталей, тем образ ярче, выпуклее. И никогда он не пойдет трещинами. Насморк? Сгодится и насморк! По тому, как человек очищает нос от содержимого, можно сделать много выводов о нем. Даже по тому, как он достает платок… Вспомним хотя бы Маньку-спекулянтку и ее красные галифе. Французская речь госпожи Луазо у Раневской не уклон в формализм, а стремление придать образу как можно больше достоверности. Высокая степень достоверности — показатель качества актерской работы. Никакого формализма, а только старательность, помноженная на мастерство. Те актеры, для которых "Пышка" стала первой работой в кино, с трудом привыкали к своей "немоте". То, что на сцене можно было выразить словами, приходилось выражать другими способами. Преувеличенная утрированная выразительность мимики и жестов выглядела неестественно, в стиле первых картин немого кинематографа, что, разумеется, не могло устроить ни самих актеров, ни режиссера.

Очень скоро Ромм убедился в том, что и в работе над немой картиной нужно давать выход актерскому темпераменту в слове. Звук не записывался, но с супругами Луазо — Фаиной и актером Анатолием Горюновым (у них привыкание к немоте проходило особенно трудно) Ромм работал так, будто снималась звуковая картина. Возможность говорить сразу же освободила актеров от внутреннего напряжения, и они стали держаться естественнее.