Читать «Время мира» онлайн - страница 182

_{В 1786 г. ГОЛЛАНДЦЫ ВСЕ ЕЩЕ БЫЛИ ПЕРЕВОЗЧИКАМИ ДЛЯ ВСЕЙ ЕВРОПЫ}

_{Проделанный французским консулом в Амстердаме в 1786 г. подсчет 1504 кораблей, пришедших в Амстердам. Несмотря на поздний период, эти корабли почти все были голландскими.}

Нагромождения, скопления товаров в те времена и в самом деле соответствовали медлительности и нерегулярности обращения. Они были решением торговых проблем, которые все, или почти все, проистекали из прерывистого характера поступлений и отправлений, из задержки и ненадежности информации и распоряжений. Купец, если он мог себе позволить сохранить свои запасы, был в состоянии сразу же реагировать на какой-либо просвет на рынке, едва только он образовывался. И если Амстердам был дирижером оркестра европейских цен, что отмечают все документы, то именно по причине обильных запасов товаров, сбыт которых он мог регулировать по своему усмотрению.

Товары и кредит

Такая система перевалочной торговли оборачивалась монополией. И если голландцы были «на самом деле перевозчиками для всего света, коммерческими посредниками, комиссионерами и маклерами для всей Европы» (так говорил Дефо в 1728 г.), то происходило это не оттого, как полагал Ле Поттье де ла Этруа, что «все нации соблаговолили сие терпеть», но потому, что они не могли этому помешать. Голландская система была построена на совокупности торговых взаимозависимостей, которые, будучи связаны друг с другом, образовывали ряд почти обязательных каналов обращения и перераспределения товаров. То была система, поддерживавшаяся ценой постоянного внимания, политики устранения любой конкуренции, подчинения всего комплекса голландской экономики этой главной цели. Споря с Помпонном в 1669–1670 гг. по поводу «желания, пробуждающегося у прочих наций, не основывать на них одних [голландцах] всю торговлю Европы», голландцы не были не правы, утверждая, что «те, кто отнимут у них [эту торговлю, каковую они именовали Entrecours], не пропуская ее более через их руки», хотя и могут лишить их «столь великой пользы, какую приносят им обмен и перевозки товаров, коими они одни занимались во всех частях света», но не в состоянии заменить голландцев в этой роли и присвоить себе прибыли от нее.

Такая гипертрофированная функция складирования и перераспределения возможна была только потому, что она придавала форму, ориентировала и даже изменяла (следовало бы сказать — лепила) остальные торговые функции. «Политический опыт» Жан-Франсуа Мелона (1735 г.) отмечал это в применении к банку — правда, не слишком ясно, но рассуждение его, несомненно, заходило довольно далеко. «Хороший банк, — говорит он, — это тот, который не платит», т. е. такой, который не занимается эмиссией . Амстердамский банк и его образец Венецианский банк отвечали этому идеалу. Там все «крутилось на письме». Вкладчик рассчитывался переводом, используя фиктивные деньги, так называемые банковские деньги, которые по отношению к ходячей монете имели ажио, равнявшееся в среднем 5 % в Амстердаме и 20 % в Венеции. Вот как Мелон, напомнив об этих понятиях, противопоставляет Амстердам и Лондон. «Амстердамский банк, — объясняет он, — должен был крутиться на письме, ибо Амстердам получает много, а потребляет мало. Он получает морем большие партии, чтобы отправить такие же дальше [это означает дать определение перевалочной торговли]. Лондон же потребляет… свое собственное продовольствие, и его банк должен состоять из бумаг, оплачиваемых по требованию». Текст не слишком точный, я согласен с этим, но противопоставляющий страну, которая главным образом занимается торговлей перевалочной и транзитной, стране, где спектр обращения, широко открытый для внутренних сетей потребления и производства, постоянно нуждается в реальных деньгах.