Читать «Максимальный репост. Как соцсети заставляют нас верить фейковым новостям» онлайн - страница 39

Популярный (до такой степени, что на него ссылаются в новогоднем фильме «Елки» для семейного просмотра) способ сказать то же самое понаучней называется «теория шести рукопожатий». Между вами и любым человеком на другом конце света, говорит эта теория – цепочка из пяти-шести личных знакомств. А если вы журналист, пять-шесть превращаются в два-три. Взяли интервью у автора биографии математика Нэша, который 20-летним студентом добился в Принстоне аудиенции у Эйнштейна – и теперь вас и Эйнштейна разделяют два рукопожатия. Сходили на мастер-класс к фотографу М., у которого однажды случилась беседа со 100-летней Лени Рифеншталь, режиссером «Триумфа воли», – вот вам два рукопожатия до Гитлера.

Проблема с этой теорией одна: ни шесть рукопожатий, ни даже два не гарантируют, что вас с Гитлером или Эйнштейном хоть что-нибудь связывает на самом деле. Как и с лучшими друзьями ваших школьных приятелей. Города-миллионники – тоже слабый аргумент: социологи много времени потратили на описание защитных механизмов, позволяющих жителю мегаполиса не знать в лицо своих соседей по лестничной клетке. «Гражданское невнимание» – это когда два человека заходят в лифт и могут позволить себе не представляться по имени, не здороваться и вообще делать вид, что другого нет рядом, все те 16 этажей, которые лифт везет обоих домой.

В деревне, когда каждый знает каждого, такое вообразить невозможно – и Данбар решил сосредоточиться как раз на таких сообществах, где обстоятельства вынуждают всех быть попарно знакомыми. Средний размер деревни времен неолита: 150 человек. Манипула в древнеримской армии: 130 воинов. Английская деревня времен Вильгельма Завоевателя (это уже XI век нашей эры): снова 150.

Поселение у современных американских традиционалистов-амишей и гуттеритов – это 110 человек в среднем; но происходит так потому, что когда жителей становится 150, старейшины обычно принимают решение разделить одну деревню на две.

«Тысячу лет назад или еще раньше мы видим в точности те же самые цифры, что и сейчас. Поэтому мы думаем, что имеем дело с универсальным паттерном. И это разумно, поскольку цифры зависят от размеров нашего мозга, точнее, от размеров его передней части, а за последние сотни тысяч лет эти размеры не менялись», – говорит Данбар.

Дружбу мы привыкли считать вещью рациональной – в противоположность влюбленности или материнским чувствам. Там гормоны, а тут мы вроде сами выбираем себе собеседников, чтобы обсуждать Витгенштейна или последний сезон «Игры престолов». Но Данбар считает, что корни дружбы – такие же физиологические. «У нас в коже спрятана специальная система нейронов – эти нейроны реагируют на легкое медленное поглаживание. Они есть у всех млекопитающих. Такие поглаживания активируют эндорфиновую систему мозга, и люди или обезьяны переживают чувство единения».

Зачем механизм дружбы мог понадобиться эволюции? Еще до Данбара, в 1980-е, была популярна гипотеза макиавеллиевского интеллекта. Коллективному животному обезьяне, чтобы выжить, нужно уметь строить интриги и хорошо знать как врагов, так и тех, с кем можно скооперироваться против этих врагов. В конце концов, шимпанзе – одни из самых агрессивных животных в дикой природе, волкам и медведям до них далеко. Но Данбар уверяет, что «дружба против» играет не такую и существенную роль в социальном интеллекте – не в пример более мирные слоны и киты научились дружить независимо от приматов.