Читать «Выстрелы в Сараево» онлайн - страница 166

— Салоникский фронт не спит, — оживился Апис.

Третий осужденный, артиллерийский майор Любо Вулович, вздохнул:

— Тот мертвец из Сараева имел длинные руки. Протягивает их из своей могилы и всех нас хватает, одного за другим.

II. ОТРАВЛЕНИЕ ПО-ШВЕЙЦАРСКИ

Но это был еще не финал. На стол мирных переговоров в доказательство того, что Сербия «перевоспиталась», должна была лечь голова Владимира Гачиновича.

В тихой Швейцарии средством приведения приговора в исполнение выбрали не аутодафе и не пулю, а яд. Перо Слепчиевич так описывает события, последовавшие спустя полтора с небольшим месяца после казни Аписа:

Несмотря на свое крупное телосложение, Владимир в последние годы много раз жаловался, что чувствует себя нехорошо. Чувствуя частую слабость и потливость, думал, что у него больны легкие. С трудом переносил большие нагрузки. Проведя несколько месяцев добровольцем на французском флоте в начале мировой войны, вернулся в Париж, зарабатывал на жизнь, роя окопы, и разболелся. В августе 1915 года упросил меня перевести его, больного, в Швейцарию. Получил какую-то небольшую стипендию, но вскоре опять лишился ее, не знаю, почему. Я работал в нашем пресс-бюро в Женеве, а он любил жить в Лозанне, вблизи своих русских. Мучился в нищете. Когда в 1916 году в Баня-Луке начался процесс о государственной измене, в котором многим подсудимым были предъявлены тяжкие обвинения именно за связь с ним, и приговор был жесток, было решено собрать помощь в Америке для семей осужденных. В то же время требовалось провести некоторую предварительную работу для сбора добровольцев. Владимир чувствовал себя достаточно слабо, но считал, что в таком деле надо участвовать, и когда я его спросил, хочет ли он поехать со мной, тот согласился. В сильную жару вымотался в Чикаго и свалился в постель, поэтому я упросил поехать со мной Ацу Деспича . Вернувшись с Тихого океана, нашел его поправившимся. Работал в ближней округе, старался укрепить организацию «Просветы», которую мы заново создали. Но снова свалился в постель, разболелся от воспаления легких и едва остался жив. Вернулись мы из Америки только в конце 1916 года. Он опять отправился в Лозанну, где в прошлые годы числился в университете. В следующем (1917) году получил стипендию в 300 швейцарских франков, моя плата также была повышена на ту же сумму, и из пресс-бюро меня перевели в наше посольство в Берне. Поскольку еще в 1912 года я прослушал полный курс лекций и написал в Вене диссертацию, то той весной решил выпросить два-три месяца отпуска и после долгой волынки спихнуть как-нибудь свои экзамены во Фрибуре, где действовала та же система экзаменационных правил, что и в Вене. Позвал с собой— в недобрый час— на ту сессию и Владимира. Согласился. Это новое усилие, может быть, стоило ему жизни. После письменных работ мы сдавали устные экзамены (во Фрибуре) где-то 24–25 июля. Утомленные чрезмерной двухмесячной нагрузкой, мы договорились, что отправимся отдохнуть в какое-нибудь горное село, и я занялся поисками такого места, а он пока оставался во Фрибуре. В субботу вечером, 3 августа, он засиделся допоздна в кафане с какими-то французскими пленными (между союзниками и Германией существовал обмен больными пленными с последующим их лечением в Швейцарии) и с одним приятелем-французом (крещеное имя его Шарль) вблизи нашего женевского пресс-бюро. На рассвете, в воскресенье, пробудили его в постели сильные боли в желудке, и он потерял сознание. Тем же утром его доставили во Фрибурскую больницу и сразу же оперировали, подозревая заболевание слепой кишки. Услышав об этом, я во вторник примчался из горной деревни Гетад, нашел его в больнице и поговорил с ним. Мне было сказано, что он прооперирован на слепой кишке и что, как это обычно бывает, через десять дней сможет оставить больницу. Около него был и его молодой брат Воислав. Не испытывая тревоги, я вечером того же дня вернулся в Гетад, где находился и Никола Стоянович и куда должен был прибыть и Владимир. Как вдруг в пятницу вечером или в субботу утром получаем весть, что он в агонии. Ошеломленный и испуганный, я снова поспешил во Фрибур, но нашел его уже мертвым. Умер в субботу, 11 августа, около половины третьего пополудни. Между тем некоторые молодые приятели из Женевы и Лозанны застали его еще живым и оставались с ним. Только тогда, усомнившись в правильности диагноза и операции, мы попросили наших из Женевы немедленно прислать наших врачей, чтобы те произвели аутопсию и установили истинную причину смерти. Прибыл доктор Димитрийе Коньевич, а кроме него, художник Йозо Клякович, который зарисовал покойного.