Читать «Ласковый ветер Босфора» онлайн - страница 22

Откуда-то с дальних задворок памяти вдруг выплыло воспоминание. Премьера ее «Гамлета» в Париже, закулисная суета, цветы, аплодисменты зрительного зала. Ощущение, которое всегда накатывало на нее после завершения очередного спектакля – эйфория, восторг, удовлетворение от хорошо сделанной работы и в то же время чудовищная усталость, вымотанность не столько физическая, сколько душевная, когда любая, самая мелкая и незначительная эмоция причиняет боль, будто прикосновение к свежей ссадине. Может быть, именно поэтому тот эпизод ей и не вспомнился: было слишком много других впечатлений – ярких, оглушительных, утомляющих – и память милосердно фильтровала информацию, вычеркивая незначительное.

Теперь же Кате припомнился среднего роста человек с лицом красивым, даже несколько по-мужски тяжеловесным, но в то же время каким-то неуловимо женственным. Черт его знает, в чем это заключалось – то ли в выражении темных печальных глаз, то ли в привычке поджимать губы, то ли в общем ощущении чрезмерной ухоженности, припудренности, отлакированности. Очевидно, турецкий продюсер, которого представил ей французский атташе по культуре, курирующий независимые театры, был гомосексуалом. Катя, впрочем, достаточно времени провела в театральных кругах, чтобы подобные моменты не вызывали у нее ни шока, ни неприятия. За годы работы ей встречались самые разнообразные типы, любители девочек, любители мальчиков, неопределившиеся, попросту импотенты, всю силу природной сексуальности отдававшие искусству. А потому поразить или смутить ее нетрадиционной ориентацией было трудно.

Французский сорежиссер, улучив минутку, поведал Кате, что Килинч – непристойно богатый турецкий продюсер, человек всесторонне образованный, большой любитель всяческих искусств и культур, меценат и почти поэт. Что у себя на вилле, в Турции, он частенько организует творческие встречи, литературные балы, какие-то таинственные заседания для избранных, поговаривают, что не всегда пристойные, но непременно выдержанные в изысканном стиле и проникнутые духом искусства.

Кажется, этот печальноглазый Мустафа с импозантными седыми висками тогда даже ездил с их веселой театральной компанией ужинать, снова и снова восхищался Катиной постановкой и твердил, как здорово было бы однажды поработать вместе. Она, разумеется, не приняла его слова всерьез – мало ли что говорится на таких залихватских постпремьерных попойках – и, как показала практика, вообще напрочь выбросила это знакомство из головы.

Однако же теперь, когда воспоминание о том вечере всплыло в голове, ситуация с письмом начинала видеться в ином свете. Не то чтобы Катя разом поверила в реальность поступившего предложения, однако сам факт того, что Мустафа Килинч действительно существовал, а не был выдумкой какого-то искрометного шутника, заставлял задуматься.

Преисполняться надеждами было страшно. Как легко было бы сейчас поверить в то, что шанс действительно есть, что проект существует, и ее участия в нем ждут, а потом снова с размаху удариться всем телом о каменную стену. Собрать себя по кускам во второй раз Катерина бы уже не смогла, что уж там, ей и в первый раз не слишком хорошо это удалось. И все же выбросить все из головы, удалить письмо, жить дальше, как будто бы ничего не происходило… Это значило бы бесконечно задаваться вопросом: «А что, если все было правдой?» Что, если судьба давала ей способ вернуться в профессию, снова ступить на сцену, снова почувствовать себя нужной, занимающейся любимым делом? Ощутить восторг и упоение от соприкосновения с искусством, наполнить жизнью сухие строчки, воплотить живущие в душе образы? Что, если она могла получить все это, но испугалась, сама выпустила из рук счастье?