Читать «Разворованное чудо. Повести и рассказы» онлайн - страница 25

- Они патриоты! Миры, Маркес,- он, оказывается, знал мое имя,- миры, Маркес, не могут не иметь промежуточных звеньев. Разве не так?.. Эти парни, о которых вы вспомнили, выполняли очень ответственное задание. Настолько ответственное, что даже вы, пусть и невольно, решили помочь им… Конечно,- улыбнулся он,- не всегда и не везде человек может довести до конца свою миссию. Нашему Хорхе это удалось.

Он поставил меня на место. Мог и не улыбаться, я понял… И, поняв, уловил наконец связь между угоном самолета и обсерваторией «Сумерки», между сожженной сельвой и дырой в атмосфере, даже между попыткой меня убить и попыткой сделать из меня сообщника в еще непонятном мне деле.

Ночью я думал именно об этом.

Несколько раз стены обсерватории вздрагивали, как от легкого землетрясения. Встав, я раскрыл портьеру. Сквозь плотную завесу листвы ударила яркая вспышка, похожая на близкую зарницу или… на запуск ракеты.

Где в эту ночь наступила моментальная засуха?

Гость

Казалось, обо мне забыли. Несколько томительных и тревожных дней я провел наедине с портретами. То, что теперь я знал имена изображенных на холстах людей, меня нисколько не успокоило. «Зачем,- думал я,- мне разрешили связаться с шефом? Чтобы где-то в том, в остальном, мире вдруг всплыло название мифической обсерватории? И зачем от меня так скоро решили избавиться, приставив ко мне любителя цапель эгрет? И почему все эти планы так быстро, и резко изменились? И, наконец, почему так странно вел себя на реке Отто Верфель? «По реке безопаснее всего спускаться под утро…» Неужели он думал, что я и впрямь сбегу?.. И от кого мне надо бежать, находясь на территории своей собственной страны?

Сумерки… Сумерки… Сумерки… Время нарушения некоего природного равновесия, время, когда человек перевозбужден, когда им владеет печаль, а то и тревога… Странное название для обсерватории. И не на название это похоже, а на код…»

Подняв портьеру, я посмотрел в широкое, закрытое необыкновенно толстым стеклом, окно. Зелень, пятна фуксий, чуть видимый край бетонной дорожки. Я никогда не видел на ней никого живого.

И вдруг увидел людей!

Они не торопились, и я невольно позавидовал их определенности и спокойствию.

Первым шел уже знакомый мне инспектор. Он казался очень официальным, очень прямым, хотя и не сменил своего штатского костюма. Рядом мерно печатал шаг длинноволосый, утверждавший в «клубе» генетическую предопределенность войн. Третьим был Норман Бестлер, на лице которого читалось крайнее удовлетворение. Я невольно подумал - кого и чем он удивляет сегодня?

Я вспомнил, как был раздосадован, даже взъярен Бестлер, когда однажды в Сан-Пауло в ночном дискуссионном клубе студенты стащили его с трибуны.

В тот вечер Бестлер чуть ли не впервые заговорил перед широкой публикой о новой нейрофизиологической гипотезе, которая, по его словам, сама собой, без всяких натяжек, вытекала из общеизвестной теории эмоций, предложенной в свое время Папецом и Мак-Линном и подтвержденной якобы многими годами тщательной экспериментальной проверки. Бестлер говорил о структурных и функциональных отличиях между филогенетически старыми и новыми участками человеческого мозга, которые если и не находятся между собой в состоянии постоянного острого конфликта, то уж, во всяком случае, влачат самое жалкое, самое тягостное сосуществование.