Читать «Лекции о литературе. Диалог эпох» онлайн - страница 154

В отличие от Толкина у Толстого все вроде бы направлено на изображение поступательного развития истории и на обнаружение движущих сил исторического процесса. Долгое время было принято рассуждать о противоречии, возникшем внутри самой эпопеи между автором-мыслителем и автором-художником. Как религиозный писатель Л. Толстой усматривал движение истории в проявлении воли Бога, а как художник отдавал предпочтение объективным историческим закономерностям, воплощенным в народной воле. В соответствии с первой точкой зрения человек словно соединяет в себе два начала: роевое и семейное, частное. «Неразделенность частного существования каждого и жизни всех, – пишет Я. С. Билинкис, – наиболее решительно в «Войне и мире» отстаивается образом Каратаева, особой его художественной природой.

Как и Наташа, Каратаев тоже руководим отнюдь не расчетом, не разумом. Но в стихийных его побуждениях, в полную противоположность Наташе, нет и ничего своего. Даже во внешности его снято все индивидуальное, а говорит он пословицами и поговорками, запечатлевшими в себе лишь общий опыт и общую мудрость» (курсив мой. – Е. Ж.).

Скорее всего, непостижимость Бога Л. Толстой хотел выразить в том, что перед общением с высшим существом человек должен как бы растворяться в общей безликой массе, и чем больше эта масса, тем яснее должен звучать божественный глас. Частный человек, по мнению писателя, вечно обуреваем сомнением, его постоянно мучает разум с присущей ему рефлексией и гордыней. Но ведь закон больших величин – это прежде всего закон космоса, а следовательно, всеобщего безличностного начала.

Это космическое божественное начало Толстой видел в народной идее и так называемой «скрытой теплоте патриотизма». Писатель словно создавал собственный народный миф, и в этом случае мы видим, как историческое мышление на самом деле только кажется таковым, а на поверку мы сталкиваемся с проявлением традиционного эпико-мифологического сознания.

По М. Бахтину, перед нами все признаки подобного сознания. Первое, мы сталкиваемся с воссозданием «абсолютного прошлого» в романе-эпопее «Война и мир». В одном из черновиков предисловия Толстой сам рассказал о становлении своего исторического замысла, как он вынужден был сначала отказаться от современности и сразу же перейти к 1825 г., затем хронологические рамки отодвинулись до 1812 г., и, наконец, в третий раз время остановилось на отметке 1805–1807 гг. При этом писатель признается, что между теми полуисторическими – полуобщественными – полувымышленными великими характерными лицами великой эпохи личность моего героя отступила на задний план» (курсив мой. – Е. Ж.). Что это, как не обращение к легенде, то есть не столько к реальному историческому прошлому, сколько к той области народного легендарного сознания, в соответствии с которым обычный частный человек неизбежно мельчает и отходит на задний план.