Читать «Оскорбленные чувства» онлайн - страница 56

Война с Эллой Сергеевной началась незадолго до смерти хозяина. Как-то раз та снаряжалась на прием, куда должна была пожаловать Марина Семенова. Перемерено было с десяток нарядов, ни один не годился.

Неси норковый полушубок! – скомандовала Лямзина. Таня бросилась в гардеробную и вернулась с пушистым облаком на руках; роскошная ноша ластилась к ней котенком.

Назад, бестолочь! – заревела Элла Сергеевна. – Это черный полушубок, а мне нужен белый!

Но вы не сказали… – начала было Таня, но хозяйка пульнула в нее новенькой туфлей на неустойчивом каблуке. Элла Сергеевна на этих туфлях всегда покачивалась, как гигантский стебель, растущий на дне океана. Снаряд долетел и жахнул Таню по лопатке. Было не больно, но щупальца унижения зацепились, пустили в душу грязные корни.

Нет уж, Таня не такова, чтобы темная Элла Сергеевна, мнимый педагог, задавала ей тумаки. И пускай она задабривает Таню гостинцами, пускай привозит ей после поездок к сыну обольстительные подачки из дьюти-фри – шелковый шейный платок, первосортную туалетную воду. Пускай срывается, а потом отходит, добреет и подзывает Таню сердечно и ласково, как ни в чем не бывало. Как будто бы не было криков и оскорблений.

У Тани день ото дня копилась злоба. После новых ругательств («дебилка», «дармоедка») Таня заложила за висевшую в гостиной картину заговоренное домино. И портрет, с которого августейше щурился Андрей Иванович Лямзин, забеременел тайной.

После смерти его Элла Сергеевна и вовсе осатанела. В Танин выходной ко вдове приходили с обыском, в чем-то подозревали. Теперь все ей было не так, все ей портило кровь, все бесило. На дряблой шее галопом, панически забилась синяя венка.

Повод для скандала открывался на каждом шагу. В спальне лежало покрывало из альпаки, длинно и вразнобой ерошился на покрывале ворс. Тане велено было причесать его волосок к волоску, но шерсть все равно торчала клоками. И с трудом верилось, что когда-то эта мягкая шерсть росла на живом животном, и бродило оно по Андам, щипало горную травку, чмокало раздвоенной губой, играло ушками. Животное погибло, чтобы белая шерсть его легла на ложе Эллы Сергеевны. И вот, шерсть альпаки была расчесана, но Лямзина кисло глянула на кровать и рявкнула, что за чудовищную халтуру оставит Таню без половины зарплаты. Вдобавок припомнила разбитую на поминках Андрея Ивановича старую чашку:

Ты ее кокнула! Память о матери! Вдребезги!

Таня тогда вернулась домой с тянущим спудом в груди. Бешенство ее клокотало. Лифт не работал, ступеньки в подъезде аммиачно разили мочой. На третьем пролете Таню схватили чьи-то свинцовые, семижильные руки, нажали на горло, вдавили Таню в замусленную стенку. Это были люди, которым задолжал ее сын. Бульдожьи их физиономии скрывал сумрак. Их было двое, кажется, но говорил только первый – уходя, посулил, что придут еще. Танина шея ныла, веко скрючило тиком. Тогда-то и решилась она на свое преступление.

Элла Сергеевна держала драгоценности взаперти, в сейфе, но несколько колечек обыкновенно бросались на прикроватный столик. К вечеру у хозяйки затекали и толстели пальцы и на месте снятых колец жарко краснели опоясывающие следы. Одно кольцо было забыто на тумбочке. Оно переливалось светом, белые камушки пританцовывали в крошечных платинных ямках, и легко помещалось в кармане рабочей робы. Не в пример громоздким ружьям Андрея Ивановича, его было несложно украсть. Украсть и сбыть подороже. Танина голова кружилась при мысли о пятизначных цифрах.