Читать «Цвет папоротника» онлайн - страница 81

Нестерпимо припекло пальцы, но выхватил он, будто из горна, ослепительный огнистый цветок и победно прижал к груди — «Мой!» И в то же мгновение зашипел цветок и погас. И остался в руках черный пепел, истлевшие листья.

В понедельник с утра Фома проснулся с тяжелой головой. Солнечный свет резал глаза, грудь раздирал сухой кашель. Фома пощупал миндалины. Еще вчера он был здоров, а сегодня — на тебе. И где это его просквозило? Откуда дует? От кого это он подхватил?

Но раздумывать было некогда. Водянистый снова опаздывал на кафедру, а сегодня решалась его судьба: «да» или «нет» диссертации. На глиняных ногах он бежал по лестнице, непочтительно расталкивал оторопевших студентов, ядовито дышал, но никак не мог подняться выше третьего этажа. Наконец, низко опустив голову, проскользнул в аудиторию, сел на первый попавшийся стул и снова с завистью увидел, как аспирант Груенко достает из дипломата «Фанту» в порошке, разводит в стакане с водой, а профессор Забудько пьет и причмокивает.

На Фому страшно было смотреть. Под глазами выступили малиновые отеки, редкие волосики, словно из болотной ряски вылез, прилипли к черепу. Женщины сочувствующе зашептались: «Совсем загнали парня». Но угнетенному Фоме теперь казалось фальшивым это сочувствие. Кровь била ему в виски, будто висел он вниз головой. В болезненном его воображении все слова, хорошие, добрые, что говорили о его работе, раздувались, вывертывались наоборот, меняли свой заряд с позитивного на негативный, добрые делались злыми, сочувственные — предательскими, подбадривающие — ироническими. Оборотнями делались, как коряги в тумане.

А когда карандашик упал со стола, в ушах Фомы будто бревно загремело. Хотел он кинуться за тем бревном, но споткнулся о стул, упал, бессмысленно выставив ноги в английском белье, а Груенко схватил тот карандаш в зубы и мгновенно доставил на место. Или так показалось Фоме?

И сидел одуревший Фома на той кафедре, будто в тумане болотном, страх долбил его по голове, отдавался в ушах, зубы выбивали дробь, и все, что о нем говорили, он переворачивал вверх ногами. Слышал Фома, что диссертация его новая, оригинальная, но в мыслях было: «Да, даже слишком оригинальная, большой он оригинал». Говорили, что у него есть свои мысли, а он думал: «За мое жито меня ж бито». Уверяли, что обществу нужен его талант, что без талантов оно дальше и жить не сможет, а в голове его мелькало: «Да уж как-нибудь проживет». Наконец, стали говорить о том, что его диссертацию следует послать в Москву, а Фома тщетно старался понять, куда это его посылают. Уже все разошлись давно, а он все сидел и сидел.

— У вас нездоровый вид, — будто сквозь гигроскопическую вату услышал он чей-то радостный глумливый голос. — Может, вы устали, может, вам академический отпуск нужен? — Это его руководитель над ним издевался, радовался, что избавился от хлопот. Знал Фома, что означают все эти панегирики: блестящий крах. И все же едва выдавил: