Читать «Волхвы. Дилогия» онлайн - страница 48

Захарьев-Овинов между тем продолжал:

— Скажу вам прямо, ибо с вами я хочу говорить прямо: я подчинялся неизбежности ехать к вам с некоторым неудовольствием. Но теперь я чувствую себя хорошо и доволен, что я у вас и с вами. Несмотря на то что я жил очень далеко и своей собственной жизнью, я в эти последние годы не мог не встретиться с вашим именем — оно слишком громко. Я не раз останавливался на вас мыслью, но долго останавливаться мне было некогда, и потому я плохо знал вас. Вижу теперь, что и вообще вас очень плохо знают…

«Странно! странно! — думал Потёмкин. — Что он такое говорит, как может он так говорить, и зачем я его слушаю? Это какой-то дерзкий маньяк… какой-то глупец с претензиями…» Однако он его слушал с всё возраставшим интересом и невольно любовался его лицом, прекрасным в своём ледяном спокойствии, его светлыми глазами, из которых изливались непонятные лучи. Его влекло к этому дерзкому маньяку, и в то же время он чувствовал в себе что-то как бы даже страшное.

Князь Захарьев-Овинов продолжал:

— Да, вас очень плохо знают… Но это так и нужно… таких людей, как вы, всегда плохо знают…

— Вы говорите, как будто вы-то меня вдруг, мгновенно узнали! — перебил Потёмкин и засмеялся. Но это был не самый искренний смех.

— Я теперь вас знаю, Григорий Александрович, — очень твёрдо и очень спокойно сказал Захарьев-Овинов.

«Григорий Александрович!» Кто же теперь осмеливается так называть его? Но Потёмкин этого даже и не заметил.

— Как же вы меня понимаете, государь мой?

— Я понимаю вас как очень несчастного человека.

Потёмкин ничего не сказал. Он весь превратился во внимание.

— Вы очень несчастный человек, — продолжал Захарьев-Овинов, — и сами хорошо знаете это. У вас есть всё, что вы считали за счастье, а счастья всё же нет и никогда не было. Ибо можно ли назвать счастьем краткие мгновения удовлетворённого самолюбия и гордости, преходящие в чувственные удовольствия? Всё это может быть счастьем для многих, но не для таких, как вы. Ведь вы знаете, что за такими краткими мгновениями всегда наступают часы и дни пущей тягости и томления… Достигнуто, выпито до дна — и ничего кроме горечи, ничего кроме сознания, что достигать не стоило! Так ли это, князь? Верно ли я понимаю?

— Верно, — мрачно произнёс Потёмкин.

— А если верно — значит, я не дерзкий маньяк, не глупец с претензиями, как вы меня сейчас назвали!

— Помилуйте, князь, когда же я… так называл вас?

Лицо «светлейшего» побледнело.

— Всё равно — подумали.

Потёмкин порывисто встал с дивана и тяжёлыми шагами стал ходить по комнате. Брови его сдвинулись, на лбу выступила глубокая морщина. А в голову среди наплывавшего тумана так и стучало: «Что же это? Я сплю?.. Я брежу?..»

Странный гость говорил:

— Почему же вы несчастны? У вас есть всё, что имеет цену в глазах людей: того, что у вас есть, достаточно с избытком на целую толпу людей, жадных до земного блеска, почестей и славы. Чего же вам надо? Чего вы ищете? Я жду ответа.