Читать «В сетях интриги. Дилогия» онлайн - страница 15

Старик умолк, поникнув головой. Наступившую тишину прорезал чей-то скорбный, подавленный возглас:

— Ох, пропала наша мать-Расеюшка!..

— Дудки!.. Врёшь!.. — сильно подал голос коренастый матросик, Толстов, который и раньше проводил бранью уходящий дозор. — Не выдадим Расею! Только, слышь, пущай матушка царица мирну кончину примет… Её бы не тревожить, голубушку, в останное… А тамо мы энтих всех бусурман и с набольшим ихним, с энтим псом курляндским, всех к рукам поприберём!

— Верно, камрат! — отозвались решительно гвардейцы-солдаты, сидящие особняком. — И у нас те же толки идут. Верное ты слово сказал. Некуды дальше! Пошабашить с им пора…

— Что пустое толковать! Кто вас испугается? — поджигая всех на более яркие проявления своих затаённых дум, вмешался Яковлев. — Коли тут про герцога курляндского было молвлено, так, слышно, ево и регентом оберут. Он будет царским правителем до совершенного возраста государя малолетнего, Ивана Антоныча. Што вы тода поделаете, мужичье сиволапое да солдатня бездомовная!.. Тля вы, вши закожушные, вот и одно слово!..

— Што поделаем! — разгорячась ещё больше, отозвался гвардеец. — Увидишь тогда!.. Не мы одни тута кашу варить будем. Из вышних людей, из начальства, гляди, тоже с нами не мало заодно объявится персон хороших!.. Только б час пришёл.

— Да што и начальство! — задорнее прежнего подал голос Толстов. — Мы без ево кашу сварим, коли крупу в котёл засыпать будут. Я первый покоряться не стану такому управителю. Ни в жисть! Хто он?.. Нешто мы не знаем?.. Да у меня самово дома онучи на печи сушат такие вельможи, как этот герцог из псарей… Конюх он и конюшого роду!.. А чем в знать попал — тем и в землю пойдёт, проныра!.. Не стану ему присягать, хучь бы тут што!.. Убьют — пущай, не жаль! Жисть-то наша и так не больно сладка… Терять нечего! Двум смертям не бывать, одной — не миновать… Чево ж тут!..

— Ишь какой храбрый! — всё продолжал подзуживать Яковлев, пользуясь общим повышенным настроением. — Не присягнёшь!.. А за это, мало что казнят, пытать станут, в застенок поведут… На допрос, знаешь!..

— Пущай! Бог — Он видит! — твёрдо, с остановившимся взором, побледнев, ответил Толстов, словно уже стоял перед дыбой. — Он заплатит!.. И мне… и тем, хто рвать меня станет на куски. Руки ломать будет, на огне жечь али што там у них… Как душа велит, так и сделаю. Пущай жгут!..

— Ой, жгут! — вдруг прозвенел надорванный, истерический отклик, словно загадочное эхо из глубокой пропасти.

Молодая бабёнка с выбитым глазом, повязанным тряпицею, выступила из толпы вперёд, и свет ближайшего фонаря выделил из полумрака её бледное, землистое лицо, где на одной щеке багровели два плохо заживших ещё рубца. Одной рукой она запахивала одежду на груди, а другая, висящая плетью вдоль тела, была как-то странно вывернута ладонью наружу, вся вспухшая, багровая, страшная, как у многодневного утопленника. Раскачиваясь слегка всем телом, словно стараясь заглушить в себе неумолчную боль, она запричитала жалобно, надрывисто, как причитают над покойником в ночи: