Читать «Третий Рим. Трилогия» онлайн - страница 372

Иван Никитич Романов по болезни не поехал. Но Пимен Захарьин был тут и вечером же поехал в Ипатьевский монастырь с несколькими лицами и уговорил старицу Марфу принять на другой день послов.

При ликующем перезвоне всех костромских церквей торжественным крестным ходом двинулось шествие к воротам Ипатьевского монастыря, отделённого небольшою речкой от городской земли и обнесённого крепкими стенами.

Всё духовенство Костромы, светские власти и поголовно почти всё население города потянулось с послами молить старицу и Михаила не отвергать призыва, так как уж заранее шла упорная молва, что мать и сын не хотят согласиться на выбор, павший на Михаила.

Толпы народа, окрестные жители, приехавшие за десятки вёрст, стояли шумным лагерем и сгрудились у монастырских стен против Костромской дороги, едва вдали засверкали на солнце хоругви, золотые и серебряные оклады икон, парчовое облачение духовенства и блестящее оружие, горлатные шапки и золототканые одеяния бояр, воевод, своих воинов и наёмной стражи, которая сопровождала посольство. Барабаны порою били свою дробь, и она сплеталась с колокольным ликующим перезвоном, с молитвенными напевами клира…

Едва остановилось шествие у ворот, как навстречу ему вышла, вся в чёрном, иноческом одеянии старица Марфа, держа за руку сына, словно опасаясь отпустить его, чтобы не взяли, не увели от неё единственную радость жизни.

Поклоны отдали оба иконам, подошли под благословение к Феодориту и стали в ожидании.

Челом ударили все миряне и юному царю, и матери его.

— Каковы в своём здоровье есте царь-государь, Михаил Феодорович, и матушка ты, государыня, старица великая, Марфа Ивановна!.. — обычную речь повёл Шереметев.

— И штой-то… И как это! — вдруг, почти гневно, со слезами в голосе заговорила старица. — По какой такой причине… Можете ли сына так величать, коли он не поволил вам на царство… Коли я разрешения на то не дала!.. И слышать не хочу… И не желаю!.. — всё громче истерично подымала голос старуха-мать, прижимая к себе сына, словно стараясь укрыть его от опасности.

Слёзы так и хлынули из её глаз.

Дрожал весь и Михаил и неожиданно, словно не владея собой, тоже громко обратился к Шереметеву, к Феодориту, ко всем:

— Што за причина!.. Не зовите меня царём! Не хочу… И не стану… И не хочу!..

И слёзы также часто-часто покатились из широко раскрытых, испуганно глядящих тёмных глаз юноши.

— Мамонька, не тревожь себя. Не плачь! — уговаривал он тихо, ласково мать. — Не бойся. Не пойду я к им на царство… Не порушу твоей воли!..

Говорит… а против воли глубокая тоска и словно сожаление звучат в его решительных словах.

Как только прослышал от окружающих юноша, что его избрали царём, тысячи самых неожиданных, ярких мыслей, надежд и ожиданий закружились вихрем в уме, затрепетали в груди у юноши. Смелые планы, светлые картины счастия народного и величия родины, готовность всем помочь, всех порадовать так теснили сердце Михаилу, что он вскакивал по ночам, тихо, чтобы не разбудить старуху-мать, опускался на пол перед божницею, где неугасимая лампада трепетно озаряла лики святых… И, обливаясь слезами, жарко, целыми часами молился юноша, давал обеты, просил у Бога просветления и сил на такое великое дело, какое сулила ему судьба…