Читать «Третий Рим. Трилогия» онлайн - страница 25

Уже началось моление, когда Василий очнулся… У него Евангелие и схима на груди. Рад государь!.. Умрёт иноком.

— Время сколько? — спросил он.

— Четвёртый скоро! — отвечал кто-то. — Гляди, к заутреням скоро ударят.

— А… Ныне отпущаеши!.. Одиннадцатой заутрени не услышу я… — залепетал слабеющими устами Василий.

Перекреститься хочет — рука отнялась… Шигоня поднял ему руку, и Василий перекрестился.

Через полчаса его не стало.

Пока плакальщицы и богомолки выли и голосили, чуть княгиню не потревожили, на миг уснувшую, тело Василия омыли и, облачив, уложили на возвышение в соборе. Под заунывный звон колоколов ещё до рассвета потянулся народ без конца к соборному храму Пречистыя Богородицы, что в Кремле, проститься с царём.

* * *

Здесь же, на площади, как разноцветные волны, колебались утром 4 декабря ряды полков княжих в разноцветных кафтанах. Белые кафтаны передовому полку — и хоругвь белая… А там — и зелёные, и пурпурные, и лазоревого цвета хоругви и кафтаны, колпаки блестящие… На хоругвях — и иконы чудно вышитые, и орёл византийский, приданое Софии Палеолог, матери Василия Ивановича… И драконы огнистые, и всякие страшилы… Стройно подходят и равняются полки…

Рынды в собор прошли, словно снегом блестящим облиты, в кафтанах парчовых, белых, с топориками…

На царское место, на помост пурпурный, поставил митрополит младенца Ивана Васильевича. Стоит он, личиком побелел, глаза тёмные широко раскрыты, словно в испуге. Всё на мать да на мамку Аграфену оглядывается… Тут же обе стоят… Кивают ему, улыбаются, чтобы не плакал… А у самих слёзы в глазах.

Подходит митрополит… Причт весь соборный и кремлёвский главный — тут же… Бояре… христиане православные… Торжественно осеняет митрополит Даниил крестом младенца-царя и произносит громко, раздельно:

— Бог, Держатель мира, благословляет Своей милостью тебя, по воле родителя усопшего твоего, государь, князь великий Иван Васильевич, володимирский, московский, новгородский, псковский, тверской, югорский, пермский, болгарский, смоленский и иных земель многих, царь и государь всея Руси! Добр-здоров будь на великом княжении, на столе отца своего.

И он приложил холодный крест к пунцовым, горячим губкам ребёнка.

В то же мгновение многоголосый, стройный хор грянул, словно сонм ангелов: «Многая лета…» К детским звонким голосам присоединились гудящие октавы басов… Стёкла задрожали, огни замерцали в паникадилах…

Царь-ребёнок окончательно растерялся… А тут бесконечной вереницей потянулись мимо разные люди, все такие нарядные, в парче да в рытом бархате… И здравствуют ему на царстве… Челом бьют, руку целуют… И складывают к его ногам и меха, и сосуды кованые, и ларцы, и одежды богатые… Кто что может. Еле успевают прислужники уносить вороха мехов и груды драгоценных вещей. Уж ребёнок еле стоит… Великая княгиня тут же… И Аграфена-мамушка… И Овчина, которого он так любит… Стал боярин перед ним сбоку немного, на колени, словно поддерживает царя… А сам попросту посадил его к себе на колено. Теперь легче, удобней Ивану… Только устал ребёнок… От массы впечатлений красок и лиц, от огней ярких в глазах рябит, они слипаются.