Читать «Розка (сборник)» онлайн - страница 83

Я Славчик. Славчик. Я сам. Я сам это выбрал. Я сам. Славчик. Славчик. Славчик. Доктор, я Славчик? Курить запрещено? Курить запрещено? Глупо запрещено. Строго запрещено. Страшно запрещено. Страшно.

Уже здесь, да, уже здесь. Уже здесь. Лето, август, осень, сентябрь. Но снег снова белый. Кот в Коростене. Красного нет. Пес безымянный. Минное поле. Снег снова белый. Минное поле. Пес безымянный. Но Славчик уже здесь, уже здесь. Раньше звука. Не думай. Раньше грохота. Треск. Потом будет поздно. Прикрывай голову. Падай на того, кто дурак. Тяни его вниз.

Это хлопушки, придурок. Это праздник. Я теперь в грязи, идиот. Я теперь в грязи. Вставай уже. Вставай уже. Вставай уже. Смеются. Смеются. Смеются. Смеются. Все смеются. Видишь, сколько их? Видишь, сколько? Слышишь? Слышишь их? Слышишь, как смеются? Ты должен слышать, доктор. Ты должен слышать, доктор. Все смеются.

Тяни его вниз. Я тяну. Я тяну, потому что знаю, как падать. Тяни любого, кто рядом. Кто рядом, тот свой. Я тяну. Я убил. Мы падаем вместе.

А теперь ведь тишина, да, доктор? Не до смеха. Тишина…

* * *

Случайным образом, случайным образом Степан Николаевич здесь. Слишком стар уже для работы. Давно болят ноги. «Если рассчитывать жизнь еще на двадцать лет, то сустав можно менять», – говорит хирург. Молодой хирург, уверенный почему-то, что до старости не доживет. – «Но если не рассчитывать, то риски превышают…»

Мамочке, которая благополучно добралась до Америки, тоже отказали. Десять лет назад шунтирование, семь, почти восемь – один глаз почти ослеп, но другой, слава Богу, спасли. А вот коленки, уже, наверное, не круглые, но другие Степан Николаевич представить не мог, чинить отказались.

Мамочке скоро сто, милая сиделка выводит ее в скайп, но мамочка быстро устает и засыпает. И Степан Николаевич засыпает вместе с ней, стараясь вдохнуть ее запах. И ему кажется, что скайп передает что-то такое, что-то похожее на запах. Но физик Ковжун знает, что этого не может быть. Физик, теперь уже совсем отдельный, насмешливый, вырвавшийся из-под гнета покладистого Степана Николаевича, насмехается, дразнится и обзывает саму идею передачи запаха брэдбериевой чушью, но Степан Николаевич не помнит, чтобы Брэдбери писал что-то такое о мамочкиной помаде, которую она никогда не вытирала с губ, намазывая сверху по многу раз и в любой даже неподходящий момент, намазывая так, что к вечеру, к тем вечерам, которые помнились, губы алели, как знамя революции, и пахли сладко, как пахнут конфеты и любовь.

Давно болят ноги, давно умерла его физика. Еще раньше, чем ноги. Твердое тело, сверхпроводимость, военные нужды, завод «Топаз», пятилетний план, «наука в долгу перед производством, а враг не дремлет», военная тайна, государственный секрет. Из-за освоения космоса в хозяйственных целях физика Степана Николаевича не приняли в партию. Но он, кажется, и не хотел, потому что уже был немолод и к карьере такого рода спокоен. Но кричал, помнится, сильно: «Чушь! Какая чушь! У хозяйственных целей есть цифры, есть экономика. Посчитайте! Чушь! Физика – это идея, это всегда выход. Это выход за пределы сегодняшнего знания. А вы огурцы там собрались выращивать? Или тюрьмы устраивать на орбите?!» Смелость была хилая, конца восьмидесятых прошлого века, не выстраданная, а уставшая смелость, за которой сразу пришла бедность.