Читать «Волею императрицы» онлайн - страница 155

Глава V

Сильвестр вернулся в академию на утешение ректора и преподавателей. Его обыкновенно встречали там после каникул, как любимое дитя семьи. Ему и Стефану Барановскому приходилось испытывать только лучшие стороны воспитания при академии, — на их долю не приходилось ни наказаний, ни притеснений, которые зачастую приходилось выносить другим ученикам, особенно в меньших классах. Встретив теперь Сильвестра, ему говорили, что он расцвёл и возмужал, что никогда ещё он не казался таким видным и красивым. Яницкому неловко было выслушивать всё это: у него неспокойно было на совести, так как он должен был затаить всё, что свершилось с ним на хуторе. Его помолвку следовало скрывать до окончания курса. Особенно тяжелы были ему частые беседы с больным ректором, возлагавшим на него большие надежды. Ректор заявил ему, что если бы ему и пришлось умереть от болезни, так долго длившейся, то он умрёт с одним утешением, что Сильвестр займёт со временем его место при осиротевшей академии. Смущённый Сильвестр отвечал уклончиво, что он желал бы поступить в преподаватели при академии, и высказал желание продолжать ещё работать для своего дальнейшего развития на поприще наук. Но ректор не удовлетворялся таким ответом, он определённее разъяснял картину будущности Сильвестра, говорил о его пострижении и о повышениях в монашестве, о высоких санах, которые он займёт со временем. Сильвестр тяготился неловкостью своего положения, прошло несколько недель с тех пор, как он вернулся в академию, а он уже потерял свой ясный вид и начинал тосковать, впадая в разлад с самим собою. Стефан ещё не возвращался, и не с кем было ему поговорить по душе. В густых аллеях сада было мрачно, преподавание ещё не начиналось, и несколько часов в день Сильвестр проводил у постели ректора по желанию больного. Расспросы его о проведённом на хуторе лете смущали Сильвестра. Он прежде привык смотреть прямо в глаза людям и чувствовал, что, скрывая теперь свою тайну, он дойдёт до лицемерия, тем более что тайна его противоречила ожиданиям всех его окружающих. При таком разладе с людьми и с собою в нём даже подымалось сомненье — не поспешил ли он, решив свою участь летом? Не перешёл ли на путь, менее почтенный? Ректор имел способность ярко представлять достоинство человека, который отрекался от земных благ ради чистоты и веры и проповедования её другим. Под влиянием его речей или вечером, стоя под сводами освещённого храма, мысли его получали новое направление, и всё свершившееся с ним в последние дни лета казалось ему ребячеством. Он выходил на улицы города, чтоб передумать всё в другой обстановке, но и на улицах встречал только толпы богомольцев, серьёзные лица монахов или бедный люд калек и нищих, и ему снова совестно было вспомнить о своём беззаботном счастье; а между тем, однако, мир казался бы ему мрачен, если бы он не знал, что были в нём люди, которые любили его! Чтоб забыть это тяжёлое раздумье, он вдался в чтение. Готовясь в преподаватели или в крайнем случае в священники, он читал историю отцов Церкви или принимался за греческий и латинский языки. Он придумал, что, готовясь в священники, не так резко отступит от положения, к которому его готовили другие. Успокоившись на этой мысли, он начал открыто высказывать своё предпочтение к положению белого духовенства; и ему легче было выдерживать длинные разговоры с ректором, который начинал между тем выздоравливать и реже вёл речь об отречении от земных благ.