Читать «Последний допрос» онлайн - страница 65
Василий Васильевич Антонов
Все пришли в себя только тогда, когда Монах яростно замотал мордой, зажав в пасти змею. Он деснами растрепал змею, как соломенный жгут, но она успела укусить его…
- Н-да!-лейтенант потер лоб.-«Что же делать с жалобой соседей Наседкина?..»
- …Собака меня спасла. От смерти…
- Собака?- переспросил лейтенант, вырываясь из своих воспоминаний и подаваясь к Наседкину.
- Да, собака,- спокойно и твердо ответил инвалид.
- Эта?- Обручев кивнул в сторону балкона, не спуская глаз с собеседника и все еще думая о Монахе.
- Нет, другая. Но такой же породы - овчарка,- словно догадываясь, что его все равно будут расспрашивать, Наседкин продолжал:-Это было давно, в войну, на Карельском перешейке. Мы наступали. Из замаскированного дота врага ударил пулемет. Совсем неожиданно. Рота залегла, закопалась, а я остался на снегу - правый бок мне прошило очередью сверху донизу. Упал я и лежу ни жив ни мертв - в голове какой-то туман, и пошевелиться не могу от боли. Но соображаю: ранен, и если меня скоро не подберут - конец. Потому - мороз градусов сорок и поземка метет. Чуете, как было?
- М-м-да, представляю,- сбивчиво и поспешно ответил Обручев, стараясь представить себя раненым, лежащим на снегу в сорокаградусный мороз. Но он не знал войны, был молод и здоров. И никогда не мерз так, чтобы понимать силу мороза.. Краснея, поправился:- Не совсем, конечно, однако представляю.
Наседкин улыбнулся снисходительно, как улыбается взрослый ребенку, который хотел ответить «по-взрослому». И улыбка эта завладела его лицом, и рассказ уже был просто рассказом, а не воспоминанием о тяжело пережитом.
- Так вот, лейтенант, начал я замерзать, и поземка заметает меня снегом, как бревно. Пробовал кричать, но вместо этого хрипел, будто старая ворона. Тут еще ночь пришла. И сон, тот самый, после которого не просыпаются. Обессилел я вконец, легко простился с жизнью и уснул.
Уснул, но все-таки чую: кто-то теплым гладит меня по лицу. Разодрал я глаза - собака. Жалобно визжит и лижет меня. Гляжу я в эти по-человечьи умные собачьи глаза и ничего не понимаю. Собака проползла немного вперед, и я увидел близко от себя волокушу - легкую лодочку из фанеры. Кое-как собрал последние силенки и перевалился на волокушу. Собака повезла меня.
Вот так я и жив остался. Может быть, рука и нога двигались бы, но я обморозился. И теперь полбока - мои и не мои. А без собаки мне нельзя: один я, а друг ведь каждому нужен.
Лейтенант хотел было спросить, почему один, но вовремя остановил себя, сообразив, что перед ним сидел человек, от которого могли отказаться, как от обузы, или обузой этой он сам не захотел быть - в жизни не так все просто, как думается порой неискушенному.
Обручев тихо встал и тихо сказал, вертя в руках планшетку с бумагой:
- Кажется, в Ленинграде есть памятник собаке. Заслужила. А жалоб она, конечно, писать не умеет,- и распрощался с «чудаком», унося в душе щемящий груз вины перед ним.