Читать «Клад последних Романовых» онлайн - страница 17

А тут еще новая напасть. Из Омска прибыл отряд солдат с комиссаром Дуцманом с требованием передать им царственных пленников, чтобы препроводить их в Омск для суда и казни. Да, отовсюду теперь доносились крики и вопли с требованием казнить Кровавого царя Николашку. И обидно это было и ранило до слез, ибо не кровавым он был, а смиренным и кротким, и людей своих любил и страну. И жизнь за нее готов был отдать, а его кровавым называют, казни его требуют за преступления. Неужто же он таким плохим царем был, таким уж негодным?

— Смилуйся над нами, Господи!

Из дневников Пьера Жильяра

(4 марта 1918 года)

«Сегодня воскресенье на Масленице. Все в полном веселье. Под нашими окнами проезжают туда и обратно сани. Звон колокольцев, бубенчиков, звуки гармоник, песни… Дети грустно смотрят на всех этих веселящихся людей. С некоторого времени они начинают скучать, и их тяготит заключение. Они ходят кругом двора, окруженного высоким сплошным забором. С тех пор как их гора разрушена, их единственное развлечение — пилить и рубить дрова.

Наглость солдат превосходит все, что можно вообразить; ушедших заменили молодыми, у которых самые гнусные замашки.

Их Величества, несмотря на жгучую тревогу, растущую со дня на день, сохраняют надежду, что среди верных им людей найдутся несколько человек, которые попытаются их освободить. Мы неоднократно настаивали перед Государем, чтобы держаться наготове на случай всяких возможностей. Он ставит два условия, которые сильно осложняют дело: он не допускает ни того, чтобы семья была разлучена, ни того, чтобы мы покинули территорию Российской империи. Государыня говорила мне однажды по этому поводу: «Я ни за что на свете не хочу покидать России, так как мне кажется, что если бы нам пришлось уехать за границу, это значило бы порвать последнюю нить, связывающую нас с прошлым; мне кажется, что это прошлое погибло бы безвозвратно».

Тревожно, тревожно было в бывшем Губернаторском доме.

— Евгений Степанович, — тихим голосом обратился к полковнику Кобылинскому Николай II, отводя командира отряда особого назначения, несшего охрану пленников, к окну кабинета, — у меня к вам просьба, и не пустячная.

За окном уже стемнело, небольшой костер возле караульных отбрасывал на вытоптанный снег двора и на дощатый забор трепещущие красные отсветы, свежий, по-весеннему влажный ветер качал ветви деревьев. Николай Александрович, осунувшийся, потемневший от навалившихся на семью невзгод, как завороженный смотрел сквозь стекло на трепещущее пламя.

Начальник царской охраны вытянулся по стойке смирно, хотя уже не было на нем погон, солдатский комитет постановил их снять, и формы на нем тоже не было, и командиром он числился постольку-поскольку, с трудом удерживая в повиновении разболтавшихся, разнузданных караульных, и только ради пленных не покидал свой пост, из последних сил стараясь защитить их от хамского произвола. А ведь когда-то, еще совсем недавно, солдаты эти были отборным лейб-гвардии полком, преданным государю Императору. Но вот приехал из Петрограда в сентябре семнадцатого года комиссар Панкратов. Занялся с солдатами грамотой и прочими хорошими предметами, а между делом освещал разные политические вопросы. И так хорошо у него дело пошло, что вместо того, чтобы стать социал-революционерами, как их учитель, солдаты прямиком обратились в большевистскую веру. И возненавидели семью бывшего самодержца лютой ненавистью, желая немедленно установить на земле всеобщие равенство и справедливость, и воплощали свои желания в безобразных хамских выходках.