Читать «КУРОПАТЫ: СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ» онлайн - страница 101

— Где в основном рассматривались «шпионские» дела?

— Точно не помню, но скорее всего в «тройках». Какие приговоры выносились, тоже не знаю, но не исключено, что многие перебежчики были расстреляны…

Из показаний Василия Никитича Михаевича, 1928 года рождения, пенсионера:

— Когда я в 1952 году пришел работать в МГБ БССР, мне дали для общего ознакомления архивные дела (уголовные). Они хранились в большом шкафу прямо в отделении. Все полки были забиты этими делами, каждое представляло собой тоненькую папку, в которой лежало несколько листков машинописного текста. Это были протоколы допросов. Обвиняемые все были из Западной Белоруссии, молодые люди, которые переходили границу в 1937—38-м годах.

Повторяю, дел было очень много, даже не сотни, тысячи. Все обвиняемые признавались, что состояли на службе у зарубежных разведок. Но меня поразило: в протоколах допросов даже не указывалось, в чем заключалась их разведывательная деятельность. Все они были написаны по шаблону. В конце многих дел значилось «ВМН» — высшая мера наказания. Иногда в них указывалось, что человек осужден к 10 годам лишения свободы. Приговоров в папках не было. Все дела рассматривал не суд, а «тройка».

Где приводились в исполнение приговоры о высшей мере наказания, в делах не указывалось.

Продолжение диалога:

— Скажите, Саголович, приходилось ли вам участвовать в расстрелах заключенных? И где осуществлялись эти акции?

— Мне ничего не известно. Лично я участия в них не принимал. Однажды, правда, Литвинов сказал мне, чтобы я приготовился вместе с другими работниками отдела выехать на расстрелы. Я почистил пистолет — у меня был «Браунинг», — взял запасную обойму патронов, но за мной никто так и не зашел. Потом Литвинов объяснил, что обошлись без меня.

— А часто следователи ездили на расстрелы?

— Нет, не часто. Для этого были специальные люди в комендатуре. Из отделов привлекали, только когда те не справлялись.

— Вам объявляли благодарности за службу?

— Да, объявляли.

— Значит, вы были хорошим работником?

— Конечно. У меня многие быстро признавались.

— А почему Арнольдов не признался?

— Я такого не знаю.

Авторская ремарка

На этом разговор закончен. Теперь возьмем в руки документ:

Секретарю ЦК КП(б)Б П. К. Пономаренко

от подследственно-арестованного

Арнольдова Леонида Михайловича

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Арнольдов Л. М., родился в 1911 году в д. Боровка Дриссенского р-на, в семье стрелочника.

После срочной службы в РККА возвратился домой и как комсомолец, выходец из рабочих, был принят в Бигосовский опер. пункт НКВД БССР на должность пом. оперуполномоченного, где и прослужил до 12/VIII—1937 г., т. е. до дня ареста. Вот уже кончается 20 месяцев, как я совершенно невинно лишен свободы и являюсь жертвой врагов, пролезших в НКВД БССР.

1 ноября меня вызвали оперуполномоченные Зайчиков и Саголович и предложили подписать постановление о предъявлении обвинения по ст. 68 УК БССР без допроса и никем не утвержденное, без указания, шпионом какого же государства я являюсь.

15 декабря мне учинил первый допрос оперуполномоченный Цейтлин. Этот предатель, вызвав меня в кабинет, предложил писать показания. Когда я ему заявил, что я никогда шпионом не был, достал из дивана резиновую палку и стал избивать меня по голове.

15 января 1938 года меня совместно с быв. зам. нач. III отд. НКВД БССР Козловским Анатолием Сергеевичем перевели в камеру номер 32. Эта камера отличалась тем, что в ней замерзала вода, стены текли, спать было холодно даже в одежде. У нас от сырости и беспрерывного холода опухали ноги.

Всю ночь с 16 на 17 февраля меня продержали на полусогнутых ногах и, когда я падал, били носками сапог по моим отекшим ногам. В этом особенно отличался оперуполномоченный Саголович. И только утром, всего избитого и мокрого от пота, с опухшими ногами привели в сырую холодную камеру.

16 марта весь день Саголович продержал меня снова на полусогнутых ногах, и, когда я падал, удары носков сапог Саголовича заставляли меня подниматься.

2 апреля меня вызвали пом. нач. отделения Михайлов и оперуполномоченный Юдин. Поставили в угол и предупредили, что будут мучить до тех пор, пока я не напишу показания такие, какие им нужно. Эти предатели продержали меня, не пуская в камеру, до 12 апреля. Все время они дежурили на смену. Меня держали стоя. И когда пошла опухоль, заставляли приседать. Как результат, опухоль дошла до груди, кожа на ногах потрескалась, кровь просачивалась через кожу. Ночью мне не давали спать, а сами спали на диване. И во время их сна я только рукой мог упереться в стенку и этим облегчал свое стояние. А когда они это замечали, били меня кулаками по лицу, как они выражались, «по морде».

Простояв 10 суток на ногах, без сна, с сильной болью сердца, я понял, что нахожусь в руках фашистов и от них избавиться не могу. Я предупредил старшего следователя-провокатора Михайлова, что я не враг, не шпион, но, чтобы избежать пытки, буду сочинять показания. Он ответил: «Пиши, по твоему делу все сойдет».

После того как провокаторы добились от меня ложных показаний, мне запретили писать куда бы то ни было заявления. Сколько я ни добивался от администрации тюрьмы бумаги, мне ее не давали. Требовал бумагу на заявления в ЦК ВКП(б), товарищу Сталину, Прокурору СССР и т. д., но всегда получал отказ. И я вынужден был прибегнуть к крайним мерам. С 1 по 6 сентября 1938 года я голодал, требовал свидания с наркомом или прокурором. Но предатели перевели меня в одиночную камеру и, видимо, ожидали моей смерти.

Сколько я ни просил свидания с прокурором, но до настоящего времени не видел его ни разу, а прокурор БВО штамповал свои визы: «С показанием ознакомлен». Неужели этот человек не мог найти 5 минут, чтобы спросить у обвиняемого, как он писал эти показания, возможно, это провокация?

Я верю в справедливость, но меня удивляет, почему следователи-провокаторы с партийными билетами Саголович, Юдин и другие до сего времени работают в следственной части наркомата. Разве этим «людям» можно доверить объективный разбор дел? Эти провокаторы должны быть привлечены к самой строгой уголовной ответственности.

Я еще молод, беспредельно предан своей Родине и могу работать на любом участке социалистического строительства, но этой возможности мне не дают.