Читать «Будь здоров, жмурик» онлайн - страница 58

Ах, Пушкин, сукин сын кудрявый, люблю я почерк твой корявый. «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил», – задумчиво вдруг продекламировал Толик свои и знаменитые строки пушкинского стихотворения, а в моем, свободном от материальной оболочки, сознании тотчас всплыло забытое детское видение того, что это значило, то есть, как я эти строчки воспринимал буквально. В том детском возрасте мне представлялась большая черная яма, выкопанная заранее кем-то в сыроватой земле. На дне этого небольшого котлована стоит наготове чистенький гробик мрачного цвета, отделанный внутри белым коленкором. Крышка – в открытом вертикальном положении так, как будто держится на петлях, соединяющих ее с основной нижней частью. Сверху в яму спущена лестница, да не простая или какая-нибудь веревочная, а довольно приличная, с плоскими ступеньками, свежевыкрашенная черной краской. И вот, значит, маячит неподалеку от ямы худой и долговязый старик, весь в черном и в белом парике, похаживает взад-вперед. Фамилия старика, само собой, Державин. И вдруг, он замечает каких-то ребят, а это были лицеисты. Они, толпясь, проходили мимо неподалеку и как-то развязано себя вели, но не шалили особо, в основном спорили и стихи друг-другу читали. Среди этой тусовки один самый крикливый, хорошенький, черноглазый и кудрявый был, естественно, Сашкой Пушкиным. И вот, значит, старикан, следя за этими парнями, говорит себе под нос: «Ага, вот они, сукины дети. Ну, тогда все – что мне еще тут торчать». В общем, взглянул на них, покивал головой и пошел к яме, чтобы спуститься вниз. А когда вступил на первую ступеньку, оглянулся на ребят и помахал им ручкой, вроде даже перекрестил. Ну и они тоже типа кивнули старику. Оченно рады были. Ну, а дальше, что? Спустился дедулька в яму, лег, скрепя суставами, в гроб, тотчас крышка рухнула на ящик, словно была на пружине по типу мышеловки, и все стихло. Кто потом яму зарывал и прочее – я об этом уже как– то не задумывался.

После Пушкина Толик принялся петь Вертинского, подражая его манере, «Где вы теперь, кто вам целует пальцы…», а после лилового негра спел еще одну вещицу, более актуальную – «Ваши пальцы пахнут ладаном».

Я хотел спать под звездами, но не рискнул почивать в стогу, как давеча, а решил пристроиться где-нибудь в другом местечке. Тут ведь можно даже на острых камнях сладко уснуть, и хоть бы что. Не пойму, каким образом, но в том уголке сада, который приглянулся мне неподалеку от флигеля, я, вместо булыжников, обнаружил висящий гамак и тотчас плюхнулся в него. Уж очень кстати он тут оказался. Не по моему ли желанию? О, как прелестно было покачиваться и глядеть на яркие небесные светила и мелькающие кометы. Интересно, бутафорное ли оно – это звездное небо? А, какая разница. Под ним ни комаров тебе, ни излишней прохлады или сырости. Кайф, в общем. Потом я погрузился в райский сон, то есть не тот привычный земной, а иной – этакое путешествие в некий промежуточный мир, где можно что-то необычное увидеть, разузнать, с кем-то пообщаться, как прошлый раз и даже каким-то боком прикоснуться к тому миру, оставленному. Рай, окружающий мою душу, вдруг растворился, пропал вместе с гамаком, заменился густой чернотой. И было непонятно, лечу я, падаю, взлетаю вверх, стою на месте или иду. Но я знал, что это не пустота, а нечто иное, важное – бесконечный темный коридор с вывернутой кем-то или разбитой лампочкой, в котором есть множество дверей. И стоит только нащупать дверную ручку и открыть одну из дверей, как тотчас можно оказаться в освещенном помещении, увидеть обитателей некой квартиры и многое, что их окружает. Я действительно увидел каким-то особым зрением чужую неухоженную квартиру и ее хозяина. Ба, да это же сосед мой Вова Лопухов – тот, что приперся на мои похороны. Судя по всему, он бухал в гордом одиночестве. Вова вообще был странным, но меня при жизни это мало беспокоило. Меня он побаивался, старался обходить стороной. Чувствовал вину, и связано это было с одним эпизодом. Кажется, во время одной моей рабочей командировки он пытался затащить к себе Любу, но она, думаю, не поняла, как-то тактично отказалась от приглашения зайти на чашку чая, а потом наивным тоном рассказала мне об этом. Вова, видимо, обратил внимание на то, что после этого я с ним перестал без надобности разговаривать при встрече, хотя и не намекнул ни разу на причины своего прохладного отношения к нему. Работал сосед где-то на мебельной фабрике, хотя ничего приличного из мебели в своей однокомнатной квартире не имел. Жилище это, он, конечно, сам не приобрел – квартира осталась от матери. У него была жена, но она сбежала. Возможно, Вова пил и в хмелю обижал ее, а может и трезвым колотил. Нынче его, как я сразу усек, снова заинтересовала соседка-вдова, совсем недавно похоронившая мужа, то есть меня. Он уже успел снова приблизиться к Любе, предложив свои услуги профессионального столяра. Экий ведь гад. Ящик, в который меня заколотили – вот в чем дело. Теперь супруга моя с этим кретином должна по гроб быть вежливой. Тьфу ты – опять гроб. А он, гад, руки теперь потирает. Вот почему на похороны притащился, будто родственник. Ведь как удобно – теперь она свободна, тут же рядом, далеко ходить не надо. Он, конечно, не догадывался, что Люба беременна. Впрочем, и она, забыв недавний сон с полетом, пока не ждала такого сюрприза. Я тотчас понял, что жену надо спасать от этих коварных замыслов соседа. Ее вежливость и воспитанность к добру не приведет. Того гляди и на чай этого маньяка пригласит – как тут теперь откажешь. Я чувствовал его похоть и нездоровые фантазии, объектом которых была Люба. Я видел Вову следящим в глазок двери, когда соседка, моя супруга, возвращается с работы или выходит по делам из нашей квартиры. Видел, как он, стараясь изобразить вежливость и даже слабое подобие интеллигентности, останавливается на лестничной площадке, чтобы о том, о сем поговорить с ней, не решаясь пока еще приблизиться, ибо одежды ее и платочек все еще оставались черного цвета. А ей неудобно уже не ответить, не остановиться. Фига с два тебе, мебельщик проклятый, – решил я, не испытывая особой ненависти. Было, правда, некоторое ощущение беспокойства, и усилилась потребность что-то предпринять. Меня беспокоило и другое обстоятельство. Люба родит и будет мучиться матерью-одиночкой. Где найти такого надежного человека (только не этого идиота Вову), который ее полюбит и воспитает ребенка? Сейчас во мне не было ни ревности, ни эгоизма – пусть это человек появится. Или мне надо найти его, выбрать одного – того самого? Но сначала этот озабоченный мечтатель – Вова Лопухов.