Читать «Непоборимый Мирович» онлайн - страница 218

Ошарашенный таким обращением, какого он явно не ожидал от вполне добропорядочной, на вид степенной женщины, Кураев с удивлением воззрился на нее, не зная, что предпринять в столь щекотливой ситуации.

Видя, что ее крик не помогает, Федотовна продолжила свои угрозы:

– Сейчас приглашу конюха нашенского Гаврилку, что железные подковы пальцами разделывает напополам, будто не железо каленое, а блин масленый. Так он тебе покажет, как в гости пришедши, вести себя положено. Гаврюха! – гаркнула она, обернувшись к двери. – Поди сюда, помощь нужна…

Услышав это, Гаврила Андреевич наконец-то пришел в себя и громко расхохотался:

– Не надо Гаврилку звать, уже ухожу. Но что интересно, ведь меня тоже Гаврилой зовут, а потому драться с ним не собираюсь, оборони Бог!

– То-то же! – победоносно уперев руки в бока, заявила Федотовна. – Боишься честный бой принять, так и скажи. И неча на болящего нападать, а то не посмотрю, что ты при чинах, велю вон выставить и боле на порог не пущать!

Гаврила Андреевич в это время уже подошел к дверям и оттуда крикнул Василию, в изумлении смотревшего на свою заступницу:

– Василий Яковлевич, оставляю за вами поле сражения и постыдно ретируюсь. Не сочтите это за трусость, но воевать с дворней не в моих правилах. Жду вас в карете, поскольку имею сообщить вам нечто важное, для чего, собственно, и заехал к вам. Так что поспешите.

– Никуда он не поспешит, пока не съест все, что ему приготовлено, – вставила свое веское слово Федотовна. – А ты перед ним повинись, коль он выйдет к тебе. И боле не докучай ему речами своими.

Но Кураев уже скрылся в прихожей, а потому Федотовна обратила все свое внимание на Василия.

– Ну, голуба моя, чего ты дружбу водишь с такими людьми, что и так тебя едва до смерти не довели, а теперь, вместо того чтоб пожалеть да помочь быстрее на ноги подняться, покоя тебе не дают. Плюнь ты на них…

– Спасибо тебе, Федотовна, на добром слове, – попытался обнять ее Василий, но та отстранилась от него и, не дав договорить, настойчиво подвинула его к столу.

– Потом поблагодаришь, когда съешь все, а я тут посижу, погляжу на тебя, мил человек, чтоб не спешил и ел, как должно.

– Да я не успел еще проголодаться, – попробовал отговориться Василий, – к тому же ждут меня, слышали, поди…

– Ничего не знаю и знать не хочу. Пока не съешь все принесенное, ни за что не выпущу! И вздор не неси, будто бы не голоден. Вижу по глазам, голодный. Садись и кушай все, что принесла…

У Василия не было сил спорить с ней, а поэтому он покорно уселся за стол, сполоснув предварительно руки, и принялся за еду. Старая нянька устроилась напротив него, подперев лицо левой ладошкой, и с умилением смотрела, как он ест.

А Василий, все еще не остыв от стычки с Кураевым, ругал себя за горячность, которой поддался в очередной раз, но особо виноватым себя не ощущал. Он не мог привыкнуть, когда ему откровенно указывали на собственные промахи, и считал себя не то что в них не виноватым, но не понимал, зачем ему о них напоминают, коль все уже произошло и свершилось. Он не считал себя непогрешимым, но совесть его, как и у многих, жила между добром и злом, не склоняясь особо в ту или иную сторону. То иноки в монастырских стенах денно и нощно ведут борьбу с каждой дурной мыслью, их посетившей, и потом подолгу каются даже не в проступке, а в тайном греховном помысле, боясь его ничуть не меньше, нежели уже содеянного. Василий же, воспитанный в семинарии, а потом в Шляхетском корпусе, где речи велись все больше о доблести и воинских подвигах, а раскаяние жило отдельно от реальности, ютясь где-то на задворках юношеского сознания, считал себя в первую очередь воителем и лишь потом исповедником. Честь для него была важнее любых других людских добродетелей, и защиту ее при любых обстоятельствах он считал выше всего остального.