Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 57

И вдруг отвел мою руку от себя и сам чуть-чуть поддержал меня за локоть:

— Ты не дрейфь! Не дожить им, падлам, до того момента, шоб Колькиных друзей вбивали! Пока я есть, считай себя счастливчиком, чернявый!

Первый раз слышать из его уст слово «чернявый» было странно, но теперь я почувствовал себя так, будто он осторожно дотронулся до моих ран мягкой ваткой.

— Ну шо ты дергаешься? Шо ты дергаешься? Сказал: не дрейфь, значит, не дрейфь! И почапали!

Мы пошли дальше, Колька впереди, я, как всегда, сзади. Получалось, что я всегда плелся за ним. Его били, а я не смог даже голову прямо удержать, не кивать, не унижаться.

— Ну кивнул, и шо? Куча делов! Он же и про тебя сказал, шо фанатик! Сказал? Сказал! Ну так он не понесет за тобой чемоданы на вокзал!..

Его избили, и он же меня утешал. Потому что «смикитил» что-то такое, чего я не понял:

— Никак ты не второпаешь, шо до чего!

Колька шел со мной рядом, припадая на одну ногу. Я пытался ему помочь, поддержать, но он уклонялся от прикосновения моей руки. Наверное, ему было очень больно. Но он, избитый, так смотрел на меня, словно это мне должно было быть больно! У меня уже просветлело в голове, оставалась лишь слабость, и я видел, что Колька, поглядывая на меня, покачивал головой.

Я уже устал удивляться тому, что происходит вокруг. Еще вчера я видел, как били других, потом — как вешали, а сегодня… Еще вчера я не мог представить, что меня, Владика Пилипченко, будут бить носком сапога и что это еще не самое страшное, иначе почему бы и тот полицай, и Колька так мне сочувствовали, словно я уже болтался на веревке и немец с коростой на лбу тянул ее на себя.

Сегодня тяжелее пришлось Кольке: расставаясь, он достал из кармана остатки сахарина в истерзанных пакетиках и высыпал все это крошево на землю. И при этом он еще с грустью смотрел мне вслед. Смотрел, как я сам глядел из окна школы-больницы, где находились люди, оторванные от родных, от друзей, от дома.

У меня пока что был дом. Люди вокруг. Соседи. Но наступало время, когда знакомые, друзья шарахались при встрече, как от прокаженного. В массе, в толпе я был как все, меня нельзя было отличить от других, но нас разделяли. Отъединяли. Постепенно, незаметно.

IX

Больше всего в этом новом беспокойном мире пугало меня одиночество. Оторваться от людей, остаться одному — эта мысль вызывала во мне холодное отчаяние. Я поражался тому, что бабушка и тетя как будто совсем не интересуются тем, что происходит вокруг. Когда в город вступали немцы, они даже не вышли из своей комнаты. Когда я приходил к ним в гости — бабушка и тетя жили в нашем дворе, но в другом крыле дома, — они задавали неожиданные и совершенно нелепые вопросы. Например, бабушка вдруг спрашивала:

— Ну-с, как у нас идут дела с физикой?

До войны я не преуспевал в точных науках, она помогала мне, но как можно было думать об этом, когда школа не работала, а физик давно ушел на фронт! Или бабушка забыла об этом?

— Я забыла? Нет, дорогой мой, старость еще не стучалась в мои двери, а если и приходила, то меня в этот момент не было дома! — Она гордо поднималась со стула, забыв при этом оправить свое серое, сшитое на манер гимназического, старое платье.