Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 266

А я никакой, никак не пристроюсь! Мне бы подальше запрятаться, где малорослые, такие, как я, а оказался рядом с великаном. Этот хоть не толкался! Подвинулся. Потеснился. Не то что остальные! Я при нем пристроился. У него грудь колесом, кулачище как моя голова!.. И я — рядом!.. Самый умный!.. Начальник как увидал, так и вытаращился:

— Эт-то ищ-ще ш-што так-кое!..

А за ним следом идет тот человек, что меня задерживал, и докладывает:

— Аусвайс в порядке, так что!..

И отворачивает полу шинели, чтобы достать мой документ… А начальник дергается небритой щекой — тоже небось не выспался! И кричит:

— Где ты только такого взял?

Странно ему на меня смотреть рядом с богатырем!

— Ну и му...к!..

Смотрит мне в глаза, когда тот, сопровождающий, отдает мне документ, и ругается:

— Ах ты господи-тригосподи!..

Вот как взволновался!

— А не пошел бы ты, мать твою!.. И быстро, быстренько!.. Хы!..

И хлопает по шинели рукою, так что пыль дыбом! И я иду!.. Куда послали… Не разбираясь, какой это я такой! По внешнему виду или по… другим признакам! Недаром мне вслед шипят:

— Цыганча!.. А может, еще похуже!.. Этот!..

Господи-тригосподи, как про больного!..

…Больной!.. Кранк!.. Француз сказал это слово, и зигзаг уносит меня в зиму сорок третьего… Такую же далекую, как сказка про Васю Белоножку. Сорок лет, сорок веков — какая разница!

А что общего между элегантным французским гастролером, который поет в самой парижской «Олимпии», и цыганским артистом Колей Солдатенко, который пел в немецком ресторане, а по утрам с похмелья высасывает остатки вина из бутылки, стоя у черного хода…

Француз тогда тоже оставался на «временно оккупированной» и, может быть, тоже подбирал немецкие бутылки?.. И капли стекали по небритой щетине, как у Николая — цыганского певца, как у Обрубка, как у полицая, который тогда перед всем строем послал меня!..

Нет, француз не мог тогда обрастать щетиной, он был мальчишкой, французским пацаном, как я. Грязным, оборванным, несчастным!..

Задирая полы старенького школьного пальтеца, несусь по зигзагам и концентрическим поверхностям обратно… В сорок третий… И — в Африку!.. «Аж в самую Африку!» — как сказал тогда Колька, которого «замели» вместе со мной. Не было у него уже ни «лебеди», ни лотка. Был совсем другой Колька, второй — во вторую оккупацию!.. И ехали мы с ним не в соседний городок, не на курорт, даже не во Францию, а в Африку!.. Вернее, нас туда гнали немцы!.. Им туго приходилось не только в нашем городе, где красные на пару недель ворвались обратно!.. Им было скверно и в Африке, где против них воевали англичане, американцы, негры и евреи…

И евреи!.. Вот что я узнал много позже, чуть не полстолетия спустя!.. К небольшому запасу еврейских слов, которым я обладал, прибавилось еще одно — хагана. Как я понял, это отряды. Вооруженные. Для самообороны. Или нападения. Потому что евреи из подмандатной Палестины составили, говорят, основу английского сопротивления немцам. Существуют и живые участники, тот же Моше Даян, который тогда командовал не всеми войсками, а только некоторыми. Может быть, это был батальон. Неважно. Важно, что командовал. И что евреи воевали. Как следует. Потому что европейские, если не считать наших, советских, шли, в основном, под нож. А там были главной опорой сопротивления Роммелю. Так и в советских войсках они, например, по количеству Героев были чуть ли не на третьем месте. Относительно количества населения, конечно. Так почему же шесть миллионов европейских евреев — ашкенази — дали себя убить? Чуть не вся нация!