Читать «Безбилетник» онлайн - страница 68
Лукас Берфус
В вечерних сумерках Вера проснулась, принесла из кухни рыбу-меч, и они принялись за неё на постели, усевшись в позу портного. По телевизору шёл художественный фильм про Розу Люксембург. Сюжетом Макс не интересовался, но актёров хвалил, особенно Барбару Зукову, на которую, по его уверениям, Вера была похожа. Хотя, разумеется, ноги у Веры были вообще несравненны. Это задало начало бесконечному ряду комплиментов, он нахваливал каждую часть её тела по отдельности – спину, бёдра, попу, – и находил при этом всё новые детали, которые раньше не примечал и которыми теперь восхищался, отдавая им должное.
Потом они на какое-то время залипли на вечерних новостях, в которых сообщалось о тщетных поисках следов рейса МН-370 Малайзийских авиалиний. Показывали лица родственников, поисковые корабли в штормовых волнах, показывали лысого эксперта, который рассматривал разные возможности: пожар на борту, угон самолёта, отказ двигателей. С озабоченным видом он напомнил о том, что через несколько дней иссякнет электропитание бортового самописца. Тем не менее, исключено, чтобы самолёт бесследно исчез, в наше-то время, с нашими техническими средствами, спутниками, поисковой авиацией. Однажды будут найдены обломки, это неизбежно. Потом показали мать девятнадцатилетнего Поурия Ноур Мохаммада Мехрдада, одного из двоих иранцев, проникших на борт с поддельными паспортами. Да, её сын нарушил закон, и это несправедливо, но единственное, чего он хотел, это будущее в Европе, жизнь в условиях свободы. Она, мать, как и все остальные родственники и близкие двухсот тридцати девяти без вести пропавших душ, больна от тревоги, и она тоже имеет право знать, что произошло с её сыном. Но никто о ней не беспокоится, никто ей не позвонил ни из правительства Малайзии, ни из авиакомпании. С этой жалобой её оставили, сменив континент, и к любящей паре примкнула персона, которую представили как нового важного человека в Крыму. С автоматчиками в качестве личной охраны, с перекрытием улицы на окраине Симферополя, и тут Вера попросила Макса выключить телевизор, что он и сделал тут же. Он потянулся и зевнул, они допили шампанское, оно уже выдохлось и согрелось, потом выключили свет, прильнули друг к другу и лежали как две ложки, счастливые и защищённые.
Я не могу сказать, что с ними стало потом, достаточно ли сильной была их любовь, чтобы выдержать те упрёки и обвинения, которыми Вера осыпала себя после того, как прослушала в бюро сообщения на автоответчике, с нарастающим отчаянием в голосе Филипа. Здраво рассуждая, на ней не было вины в его участи, но совесть не верит аргументам рассудка. Та половина дня, которую она провела в объятиях своего возлюбленного, не окупала в её глазах того, что явилось потом и лишило её покоя на все те дни, что ей ещё остались. Будь у неё выбор, она бы не колеблясь пожертвовала теми часами с Максом. Вера считала себя надёжной женщиной, на которую можно положиться. Лишь однажды она поддалась соблазну и пошла на поводу у мгновения. Кому можно предъявить счёт за ту несправедливость, что именно в тот самый день ей следовало оставаться на рабочем месте до конца? Ей не на кого было свалить эту вину. Чтобы оправдать себя, она станет упрекать Макса, и даже если удержит эти упрёки при себе, всё равно втайне, про себя она будет клясть его беспечность, его похотливость, его невежество. Однако как бы ни хотелось ей презирать его, в конечном счёте вся вина возвращалась к ней. Она позволила себе связаться с мужчиной, который не поднялся выше техника-смотрителя зданий, с которым она всего лишь делила свободное время, с дешёвой бутылкой шипучего вина и с его ещё более дешёвой обидой. Такова была ей вся цена. Могли ли Вера простить себя? Хотелось бы мне надеяться, что в этой истории найдётся хотя бы толика утешения, но если быть честным, я не верю, что у Веры достанет на это сил. Она была чувствительной особой, и та рана, которая открылась, когда она в тот мартовский день стояла в бюро и растерянно слушала новости, те новости, которые были адресованы именно ей и никому другому, чтобы спасти Филипа, эта рана останется при ней, даже если поверить, что она научилась с этим жить или что ей была дарована хотя бы милость забвения, и большинство своих оставшихся дней она провела, не мучаясь.