Читать «Енисей, отпусти! (сборник)» онлайн - страница 185

И в таком духе с концовкой:

«История Каштанки не оставляет равнодушным. Не зря говорят: собачья верность. Несмотря на то, что в этом произведении много грустных сцен, оно оставляет в душе светлое чувство».

Сочинение было списано и, скорей всего, при поддержке Агашки. Я поставил Коле двойку. Коля фыркнул и набычился:

– Почему-у-у? Я же написал.

– Я после урока тебе объясню, почему.

После урока он подошел:

– Сергей Иваныч, вы мне почему двойку поставили? Я же написал.

Главным было, что он писал, тратил силы, а его обидели.

– Ну, во-первых, в сочинении так и не сказано, почему Каштанка вернулась домой. Дается просто краткое содержание. А главное – ты его списал.

– Я не списывал.

– Списывал.

– Докажите, – негромко сказал Коля, глядя в пол.

– Да ничего я не буду доказывать. Сам думай. – Я уже хотел закончить разговор, как вдруг предложил: – Коля, а давай я не буду ставить двойку в журнал, а ты… напишешь новое? За выходные.

– Не-е… – проскрипел было Коля.

– Слушай, давай так. Напиши сочинение на свободную тему: «Почему я люблю свою собаку». Только хорошо напиши. Как есть. Договорились?

Коля насупился и ушел.

В нашей школе несколько выходов, один из мастерской. Вечером, уходя последним, я увидел свет в ней и зашел. Со стороны уличной двери я услышал запах табачного дыма и другие звуки, свидетельствующие о том, что на крыльце толкутся парни. Шел какой-то разговор, и в одном из голосов я без труда узнал голос Коли, говорившего неторопливо, веско и со своим если не шиком, то уж точно шичком:

– …Женек, остынь, я бы поехал тогда с вами… не вопрос. Да тут сочинение еще… Каштанка кака-то… Бася, дай спички. Благодарю, – «благодарю» произнесено особенно вразвалочку и невозмутимо. Пауза, выдох: – Не знай, че он докопался с ней? Кхе… Кхе-кхе… Да что, блин! Такой си́лос эта «Тройка!» Кхе… Про че я?

– Про эту… Каштанку.

– Но. Дармоедка. Я ее за собаку не считаю. Избяная наскрозь… Я вообще сучек не люблю. У меня была… Этот отдал… как его… По белой-то ушел… Ну? В пожарке работал…

– Лыткин?

– Лыткин, ну. У него брал. Кыксой звали… Изовьется, как лиса, а тяму ноль. Старые следдя гонят… Вот кобель у меня – я понимаю, он и по птице и по соболю идет… Стал бы он на этого, хе-хе, гусака смотреть, сразу б башку от…ярил! Ха-ха! – Все заржали. – А эта еще и дура темная. Че она к этому синяку вернулась? Мало он ее метелил. Х-хе. Хотя хрен ли неясного: у клоуна пахать надо, а сто́ляр и так накормит.

Глава седьмая

Снег, доставивший в то воскресенье столько и веселых, и тягостных забот Сереже, стаял, обнажив землю. Какая-то высота рухнула, когда взгляд, приладившийся к свету, уперся в серо-жухлые стебли репейников, которые еще недавно с таким строгим совершенством объемно и звездчато обводили снег.

Все снова шло не так, как Сережа ожидал, и была в этом неподчинении ожиданиям своя опережающая правда, которая, как гнетом, удавливала пласты происходящего, перекладывала то трагическим, то веселым, давала и смысл и осмысление, а вместе с тяжестью и приятие, согласие, какое по плечо сильному. Бывают люди, у которых края души, как топором обрублены. А у Сережи они были постепенные, ворсисто продолжающиеся в других людей. И за себя, и за окружающих он вечно стыдился и огорчался и, пытаясь всех понять, был в самой сердцевине мощным, каленым, как ядро. Но о своей силе не ведал и продолжал считать себя слабым, податливым и пред всеми виноватым. И в этом неведении была его двойная сила.