Читать «Распятые любовью» онлайн - страница 31

Тот же голос:

– Будем работать круглые сутки!

Брежнев прослезился.

– Спасибо тебе, дорогой товарищ, за поддержку линии партии! Позволь спросить, где трудишься?

– В крематории, Леонид Ильич!

Возвращаемся на родную улицу с мрачным названием. Любопытно то, что на Лагерной улице не было ни одного дома (а это были частные строения), в котором не проживал хотя бы один человек, побывавший в местах не столь краесветных и отрешённых от нормальной жизни.

Пацан с нашей улицы Валёна Ильин пел под гитару на наших почти ежедневных сходках:

На улице на Лагерной родился я и рос,

И на родной той улице был первый мой допрос.

На улице на Лагерной я начал воровать

И от отца сурового пришлось мне пострадать.

Дальше мы все вместе подпевали:

Кто названье ей дал?

Ох, видать впопыхах!

Видно, много страдал

Человек в лагерях…

Лишь спустя много лет до меня дойдёт, что чуда не произошло и исключения не случилось, а название родной улицы – это, как выяснилось, был знак свыше.

Но до взрослой жизни было ещё далеко. Мне, впрочем, как и всем остальным детям, казалось, что повзрослеть может кто угодно, только не мы. Я, к примеру, не мог поверить в то, что когда-то я стану взрослым мужчиной и буду служить в армии. Мысленно загибал пальцы и считал, через сколько лет это произойдёт, но до конца в своих подсчётах так и не доходил – то ли страх завладевал мною, то ли восторг от масштабов и размеров будущей жизни.

Мы действительно росли на улице. В прямом смысле.

Когда я вспоминаю свои детские годы, не могу поверить, что дожил до пятидесяти пяти лет. Сегодня «Водовоз» (фирма, поставляющая питьевую воду), регулярно привозит нам домой воду, я уже и забыл, когда последний раз пил её из-под крана. Мы были другими, пили воду прямо из колонки, расположенной на пересечении Лагерной улицы и переулка Серова, и никогда ни у кого не возникало мысли, что от этого можно заболеть.

Мы как угорелые гоняли на велосипедах, бросая руль, и показывая высший пилотаж, но мы тогда и слыхом не слыхивали ни о каких вело-шлемах. Дядьки-мотоциклисты да, надевали шлемы, но, говорили, что их гоняют ГАИшники, за езду без шлема можно было получить штраф или дырку в талоне, прилагаемом к «правам». Легковые машины были редкостью, но у кого они были, те в глаза не видели подушек безопасности, ремней и прочих чужеземных причудливых атрибутов.

Мы целыми днями, с утра до ночи, пропадали на улице. Родители не звонили в милицию, скорую, а уж тем более в МЧС, потому что его вообще тогда не было. В посадке (лесополосе вдоль железной дороги) мы жарили на кострах принесённый из дому хлеб, кукурузу и сбитых из рогатки воробьёв, почему-то они назывались у нас жидами, пекли в золе картошку, выкопанную в полях на чужих огородах, яблоки из соседских садов. У нас даже была своя поговорка: «В чужом саду яблоки вкуснее». Когда темнело, мы совершали набеги в сады на соседней улице и, возвращаясь к себе, лакомились виноградом, персиками, сливами, вишней, черешней, несмотря на то, что этого добра хватало и в своих дворах. Но кто же будет есть это без риска и ночной романтики, без приключений и авантюры?