Читать «Записки о «Третьем рейхе»» онлайн - страница 64

По воскресным дням мы делали лишь утренний обзор печати для Москвы. Никаких пресс-конференций в эти дни не проводилось. Поэтому весь день был фактически свободным. В воскресные дни город как будто вымирает. Откроешь окно — и ни звука, как в глухой провинции. Лишь бой часов на Гедехтнискирхе напоминает о том, что время идет своим чередом. Изредка под окном процокает на деревянных подошвах заспанная динстмедхен, ведя на прогулку чучелообразную собачонку. Или вдруг раздастся дребезжащая барабанная дробь — это отряды «гитлерюгенд» идут на свои сборы. И снова тишина.

Некоторые берлинские старожилы рассказывали, что до прихода гитлеровцев к власти в Берлине было шумно и весело. Немцы любят музыку и шутки, любят танцевать и петь. Народ старался и сейчас придерживаться старых обычаев — собираться после работы в уютных ресторанчиках, устроенных где-либо в тенистом уголке парка, небольшого садика, или в барах, имевшихся почти на каждой улице. Мне нравилось, когда со второй половины субботнего дня берлинцы начинали заполнять «бирштубе», где у многих из них имелся свой «штаммтиш» (постоянный стол). Мы сами иногда заглядывали в эти погребки. Но суровая фашистская действительность наложила свой неприглядный отпечаток даже на эти стороны общественной жизни. Пребывание в ресторане или в пивной уже потеряло значение отдыха. Здесь редко можно было услышать смех или непринужденный, живой разговор. Большей частью сидящие за столиками молчали, настороженно рассматривали окружающих, особенно незнакомых; некоторые просматривали «Нахтаусгабе» или «Берлинериллюстрирте». На стенках развешаны крикливо иллюстрированные плакаты с надписями: «Осторожнее, враг подслушивает», «Знай, что твоим соседом может оказаться еврей» или «Не болтай с незнакомым: он может быть шпионом». Бывало и так. Двое-трое молодых нацистов вдруг начинали горланить одну из своих любимых «походных» или «боевых» песен. Тут надо было или незаметно уходить, или по крайней мере хотя бы делать вид, что поешь вместе с ними. Молчание в таком случае до добра не доводило. Вот почему многие берлинцы в субботние вечера предпочитали оставаться дома: просматривали сотый раз пожелтевшие семейные альбомы, коллекции почтовых марок или раскладывали пасьянс. «Мой дом — моя крепость», — говорил в это время такой берлинец, опуская с шумом наглухо жалюзи, как бы отгораживаясь таким образом от внешнего мира, от политики, от надоедливых нацистов, от забот о судьбах страны, от ответственности за все, что делается вокруг...