Читать «Сколько живут донжуаны» онлайн - страница 119

Она никак не могла разобраться в себе. Порой, когда день складывался удачно и она справлялась с поставленными задачами, ей нравился звук, который она извлекала из рояля, да и пальцы бегали словно бы сами, и она не промахивалась мимо клавиш, это ощущение какой-то гармонии переносилось и на другое — ей начинали нравиться прикосновения жениха, она начинала понимать природу наслаждения. Но бывали и другие дни, когда она забывала, как ей казалось, ноты, то есть она играла в постоянном страхе что-то забыть, и ее начинало трясти, она нервничала до зубовного стука, до пота! Это были панические атаки, свойственные многим пианистам, и хотя она играла пока что не на сцене, а только репетировала, все равно она как бы заранее паниковала, боялась сцены, зрителей в зале, но, конечно, главное — она боялась Светлова. И тогда чувство неприязни к нему, как к человеку, держащему ее в постоянном напряжении, выливалось в отсутствие желания, и она отвергала его ночью. Говорила ему разные унижающие его достоинство слова и получала удовольствие, когда видела, как он страдает. Правда, потом, когда она успокаивалась, ей хотелось уже пожалеть его, и она обнимала его спящего, целовала его, повернутого к ней спиной, в затылок или плечо, и ей почему-то хотелось плакать от любви к нему, от нежности, ее переполнявшей.

Ей не с кем было поговорить об этом. Для всех, кто знал ее в этом большом городе, она была наглой провинциалкой, которая залезла в постель к своему преподавателю и соблазнила его с целью устроить свою жизнь. После сторожевского шоу, когда история любви Светлова к ученице была выставлена напоказ, только несколько человек, хорошо знавших Таню (не считая, конечно, Клары, которая из любви к брату приняла бы в снохи даже дикую ментавайку с заточенными зубами и юбкой из пальмовых листьев), порадовались ее союзу с Игорем. Это мама и практически все жители ее деревни. Мама редко звонила ей, боялась потревожить, помешать, отвлечь от занятий, у них была договоренность, что звонить будет Таня. И она звонила, часто, и чем ближе подходил день свадьбы, тем звонков становилось больше. Она рассказывала маме все то, что ее саму, Таню, волновало меньше всего, а маму очень даже: быт, деньги, подготовка к свадьбе, отношения с Кларой.

В минуты, когда Таню охватывало такое отчаяние, что хотелось выбежать из дома и бежать куда глаза глядят, чтобы только не быть прикованной ни к роялю, ни к этой набитой дорогими вещами квартире, ни к чужому пока еще телу мужчины, ко всем запахам, звукам, ощущениям ее новой жизни, она слышала голос, от которого вся покрывалась мурашками: «Только знай, что теперь у тебя есть я. И это — не пустые слова. Всегда и во всем можешь на меня рассчитывать».

Сбежав однажды, она начала испытывать изнуряющий зуд, толкающий ее на новое преступление. Даже мысль о том, что есть он, легкомысленный и живущий одним днем, как птица, мальчик-мужчина, молодой, красивый, с теплыми губами и нежными руками, доставляла наслаждение. Когда же Таня сбежала снова (они сговорились по телефону, и она выбежала из дома, села в машину, и они умчались снова за город, в дом с розовой крышей), она поняла, что жизнь не такая уж и скучная, что можно прожить вообще не одну жизнь, а хотя бы две, и поместить в нее сразу двоих мужчин, совсем разных, но любимых ею. Редкие и дерзкие свидания наполняли ее новыми эмоциями, и это ее состояние не могло не сказаться на музыке. Все звуки, извлекаемые ею из глубины волшебного «Blüthner», звучали особо, то с тихой, стыдливой проникновенностью, то с изысканной утонченностью, то переливались солнечной радостью, обрушивались сокрушающей мощью жажды жизни. Таня взрослела, и вся жизнь ее постепенно наполнилась вполне осознанной любовью сразу к двум мужчинам.