Читать «Путешествуя с признаками. Вдохновляющая история любви и поиска себя» онлайн - страница 128

У основания этой ниши лежали и другие венки, в основном засохшие, некоторые искусственные, и один-два из свежих цветов. Среди венков рассыпались портреты в рамках и просто фотографии. Они сморщились от холода и влаги.

Но что-то в этих фотографиях было не так. Они были слишком яркими, слишком современными, слишком откровенными, чтобы быть из эпохи 1940-х. Такие фото могли быть взяты из моих собственных альбомов, из моей собственной жизни: профессора, которые были у меня в университете, парни, в которых я влюблялась подростком, девушки, с которыми я состязалась на соревнованиях по гимнастике, и малыши, с которыми я нянчилась ради дополнительного заработка. Там была распечатанная фотография школьницы со светлой челочкой и косичками, которая могла бы быть моей подружкой. Пожилая женщина с яркими глазами и короткой темной стрижкой, которая могла быть моей бабушкой. И еще одна фотография неправдоподобно красивого молодого мужчины в очках, с датами, выписанными аккуратным курсивом вдоль нижнего края фото: 1970–1995… ему было всего двадцать пять.

Моя грудь сжалась. Я оставила попытки не заплакать. Вдруг ощутила острую потребность уделить внимание каждой детали, изучить каждую улыбку, запомнить возраст каждого убитого. Так же как я изучала фотографии Шона, пытаясь запечатлеть в памяти каждый изгиб, линию и угол его лица. Были вещи, которые я уже теряла: его запах, когда он просыпался поутру, звук его смеха, то, как он выглядел во время сна. Но казалось, если я достаточно сильно сосредоточусь и буду достаточно долго вглядываться, то смогу по крайней мере держаться за его образ. Наконец, вытерев глаза и нос, я снова повернула к улице.

Старик, лишившийся большей части зубов, всех волос и обеих ног, увидев мои слезы, изобразил преувеличенную мультяшную «печальку», а потом указательными пальцами подтянул уголки рта кверху. Его ладони опустились обратно на ободья примитивной инвалидной коляски, но широкая беззубая улыбка не покинула морщинистого лица. Широта его улыбки, казалось бы, указывала на безумие, но взгляд оставался ясным и сфокусированным. Лишился ли он сперва всего, а затем и разума? Или обрел некую ясность в понимании, что́ для него важнее всего?

Колеса его коляски остановились подле красной кляксы на бетоне. Одинокая «сараевская роза».

Я поняла тогда, что в отсутствие официальных монументов здешние выжившие нашли собственные способы поминовения – в спонтанности и хаосе разбитых без планировки кладбищ и «сараевских розах», в импульсивности и гневе своих граффити, в независимости и даже юморе карт, плакатов и открыток.

Может быть, поэтому я и путешествовала. Может быть, в пустых пространствах восточноевропейской зимы я пыталась создать свое собственное поминовение Шона и жизни, которая была бы у нас.

Когда я уходила, безногий старик по-прежнему улыбался. Резкий ветер пронесся с гор, небо начинало темнеть. На минарете Муэдзин зазвучал Адан – свой неотвязный призыв к вечерней молитве, отдававшийся эхом от красночерепичных крыш Сараево.