Читать «Собибор. Восстание в лагере смерти» онлайн - страница 2

Девушку звали Люка. Она была молода и привлекательна; на улице на нее многие оглядывались. Впрочем, это было не здесь – в той, прошлой жизни. Та жизнь кончилась навсегда. Люка приехала сюда из Южной Германии, где родилась и жила до последнего времени. И платье на ней было немецкое, сшитое по моде; правда, сильно поношенное.

А мужчину звали Александр Печерский. Суровое лицо с жесткими чертами, твердый взгляд – все говорило о том, что он немало видел и пережил. Это было лицо человека с характером таким же твердым, как его взгляд. Он был из Ростова, и он был военный – лейтенант Советской армии. Об этом говорила его потрепанная гимнастерка.

Они зашли за барак, где их никто не мог увидеть, сели на доски. Люка пытливо взглянула на Александра и сказала:

– Не знаю, что у тебя в голове, но ты стал другой. Это плохо.

Она говорила по-немецки. Это был единственный язык, на котором они могли общаться, понимать друг друга. Люка знала идиш – но его не знал Александр. А родным языком Печерского был русский. И только язык врага, это проклятое наречие служило мостом, на котором они могли встретиться. Хрупкий, ненадежный мост – но другого у них не было.

Услышав слова Люки, лейтенант вздрогнул, растерянно взглянул на нее. Она угадала! Да, за последние два дня он стал другой. Он больше не знал, что делать, он не руководил людьми. Из него словно вынули стержень. И, конечно, это было плохо. Куда уж хуже! А ведь его товарищи верили в него, ждали от него помощи.

Александр промолчал. Он ждал, что будет. И дождался: Люка повернулась к нему и стала нежно гладить его лицо. Это было так неожиданно! Ведь они встречались всего второй раз! Почти не разговаривали. Так неожиданно – и так приятно! Он сам не заметил, как взял ее руку, прижал ее к губам… И тут вдруг тот нарыв, что копился в его душе, прорвался, и он заговорил – заговорил по-русски, не надеясь, что она поймет, но стремясь выговориться хоть кому-то:

– Они ждут от меня чудес! Лео называет меня новым Моисеем, который выведет их из рабства. Но я не Моисей! И я не верю в Бога и не умею творить чудеса. Тогда, в Минске, я рискнул, пошел напролом, понадеялся на счастливый случай. В результате погибли люди. Я больше не могу этого допустить. Я больше не буду рисковать. Но ведь что-то нужно делать! Что? Что?

Люка молча слушала звуки чужой, непонятной речи, в которой даже знакомое ей имя «Моисей» звучало не так, как она привыкла. И вдруг рассмеялась. А затем прильнула к нему и поцеловала. Отодвинулась на миг, пытливо взглянула в глаза: так хорошо? так надо? – и снова прильнула к нему в долгом поцелуе. Потом вдруг отодвинулась, села рядом, как будто ничего и не было. Было заметно, что она смущена. Заговорила, волнуясь:

– Ты, наверно, заметил, что я целуюсь с открытыми глазами? Заметил, просто не спрашиваешь, почему. Да, я не могу закрыть глаза, и это ужасно. Не могу закрыть, и все! Как закрою – передо мной сразу толпы голых людей, идущих в печь. А я стою рядом, у забора, со своими кроликами, и не могу крикнуть им: «Стойте!» Не могу, боюсь. Потому что знаю – после этого меня убьют. Я ведь откармливаю кроликов для немцев, поэтому еще живу. Ты ведь не знал об этом, правда? Саша, я не могу закрыть глаза – как я буду целоваться? И ведь это на всю жизнь, это теперь всю жизнь со мной будет, понимаешь?!