Читать «Россия вечная» онлайн - страница 164

За снегами, лесами, степями Твоего мне не видно лица. Только ль страшный простор пред очами, Непонятная ширь без конца?

Русский простор действительно страшен, потому что он не только указывает на космическую широту, «отдаленность», но до известной степени является своего рода покрывалом Изиды, скрывающим русскую Тайну и цель.

В то же время на геополитическом уровне русское физическое пространство не раз спасало страну и нацию от уничтожения, и именно поэтому историческая Россия должна была расширяться, чтобы спасти себя, ибо иного выхода у нее не было. В этом смысле русское пространство «страшно», но уже для врагов России. Все это лишний раз показывает коренную связь духовного и исторического в русской жизни.

«Страшно» быть русским человеком, ибо трудно человеку вместить то, что вмещает Россия, но вместе с тем это и великое счастье.

Разумеется, мы коснулись здесь далеко не всех аспектов метафизики русской поэзии в ее отношении к России. Высшей русской поэзии и литературе удалось выразить многие глубинные основы русского бытия и русской души. Изучение философии и метафизики, лежащей в подтексте этой поэзии и литературы, — дело будущего, но оно необходимо всем, кто хочет познать свою Россию и стать причастным ее тайне. Вместе с тем именно интенсивное мистическое сознание России во всей ее глубине является одним из главных признаков литературного и философского гения в России, и с этим познанием неотрывно связаны имена наиболее великих русских писателей и поэтов — от Пушкина, Толстого и Достоевского до Блока, Есенина и Платонова.

Заключительное слово

Памятник Маяковскому — могила Есенина — памятник Гоголю — Лианозовский центр — Южинский переулок — Подмосковье

Я родился в другой Москве — по сравнению с современной. Это было советское время, тридцатые годы. Но дело вовсе не в политике. Оставим ее в стороне. Москва в пятидесятые, шестидесятые, даже в семидесятые годы XX века (время, когда я жил активной жизнью неконформистского писателя) еще сохраняла многие черты исторической, дореволюционной Москвы, благо большевики очень увлекались градостроительством. Прежде всего это относится к общей ауре города. Несмотря на власть, в ней еще оставалось что-то тихое, нежное, доброжелательное, что было характерно для дореволюционной Москвы, которая и многими иностранными наблюдателями воспринималась тогда как сказочный восточный город. От сказочности, правда, осталось мало, но в этих московских прудах, бульварах, затаенных переулках, двориках хранилось нечто родное, доброе и в то же время таинственное. И люди невольно попадали под влияние этой ауры.