Читать «Второй круг» онлайн - страница 24

— Почти без вранья. Ну, держись, счастливчик Рыбин! Я, чего доброго, тоже накатаю роман. Жалко, что я совсем необразованный. Я даже «Илиады» в русском переводе не сумел осилить. Надо научиться ничего в себе не таить — вот тебе и литература.

Но тут же он поморщился.

— Нет, Витя. То, что ты написал, не есть искусство. Тут нет души. И прежде чем «ничего в себе не таить», надо иметь нечто. А ты серый и необразованный. Нет у тебя точки опоры. Никакое подлинное творчество невозможно без серьезности и ответственности. Тут как в авиации.

Что же за человек Люция Львовна? Скажем о ней буквально два слова. Она — писательница, она пишет. Она закончила школу с золотой медалью, ее сочинения на вольную тему бывали на каких-то выставках. (К этому она относилась очень всерьез.) Она поступила в Литературный институт и закончила его с отличием. Ее рассказы печатались в молодежных газетах. Она все писала и писала. Она света белого не видела — все писала. И чем лучше выходили ее рассказы, тем неохотнее их брали. Она жила по расписанию: подъем, гимнастика, душ, черный кофе, работа, свежий воздух. Годам к тридцати пяти она выпустила маленькую, никем не замеченную книжку рассказов, вдруг опомнилась, что годы идут, и влюбилась в волейболиста из Ленинграда, с которым познакомилась в доме отдыха. Волейболист был младше ее. В день расставания он сказал, что и не помышлял о совместной жизни до гроба, и это повергло Люцию Львовну в изумление. Она не понимала, как это можно было так «лгать». Она говорила, что совсем не растрачена, чувствует себя как двадцатилетняя, но он только посмеивался. Впрочем, он был даже не волейболистом, а химиком и просто все дни играл в волейбол. После этого романа Люция Львовна пошла в жизнь. Может быть, мы тут что-то напутали, но это неважно. Однажды она написала волейболисту, что бросит ради него литературу, будет варить щи и превратится в «бабу», как он хочет, но он не понял, как велика эта жертва, и не откликнулся на ее призыв.

Ни разу свои неудачи на «литературном фронте» она не объясняла собственной бесталанностью.

Потом она выдвинула идею «потрясения»: писателю необходимо пережить войну, революцию, роковую любовь и т. д. Роман с волейболистом явно не тянул на потрясение. («Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые» — цитата.) Впрочем, на нее иногда накатывалась и мания величия. Иногда ей казалось, что ее рассказы оценит потомство. Как-то она сказала волейболисту со скромной улыбкой и «по-девичьи» краснея: «Мои рассказы не умрут… Я так думаю».

Волейболист, наверное, совсем не разбирался в литературе и в ответ тогда ехидно улыбнулся. Ох уж эти волейболисты!

Как-то она встретилась со своим бывшим учеником студийцем Сеней Басовым, и он ввел ее в «дом для бродяг», устроенный каким-то чудаковатым старым летчиком, которого все звали Филиппычем.

Сеня был литсотрудником в одном журнале, делал литзаписи знатным свекловодам и хлопкоробам, писал истории гидроэлектростанций и алюминиевых комбинатов, иногда «переводил» с подстрочников и потихоньку спекулировал книгами и иконами. Он был очарователен своей веселой и разнузданной циничностью и умел ответить на замечание любого чистоплюя. Ему скажут о совести литератора, которая должна быть как эталон метра в парижском подвале, или о традициях русской литературы, а он в ответ нарисует картины такого зла и безумия, разлитых в мире (Вьетнам, фашизм, расизм), что все его делишки сразу покажутся безобидными и даже смешными. Еще он объяснял, что его книги надо читать как юмористические и пропитанные тончайшей иронией.