Читать «Конан. Великий лес» онлайн - страница 7

Иссахар — тоже из тех, стигийских времен, но гладиатором он не был, напротив, служил при школе одним из «дрессировщиков» — обучал рабов искусству боя. Замкнутый, нелюдимый, неприветливый человек, он и тогда уже обратил на себя внимание Конана: он был не такой, как другие! Он никогда не спешил отправить к кнутобойцам упрямого раба. Он искренне радовался, когда тем, кого он учил, случалось побеждать, а если его ученики погибали — он еще больше замыкался в себе и тосковал так, словно видел в рабах людей, себе равных! И это, действительно, было необычно: не только для «дрессировщика», но и для любого стигийца, благо, они почитали себя избранным народом, а к чужеземцам относились как к человекообразным животным. Когда Конан и Мапута подняли гладиаторов на бунт, Иссахар, вместо того, чтобы вместе с другими «дрессировщиками» пытаться усмирить рабов, ворвался в дом хозяина школы и зарезал его, как борова. А потом Иссахар присоединился к восставшим… Конан думал, будто Иссахар — умнее, хитрее других, будто Иссахар предвидел, что бунт подавить сразу не удастся, потому поспешил присоединиться к восставшим, а стоит измениться соотношению сил — «дрессировщик» перебежит обратно, на сторону стигийского войска, да еще постарается загладить вину, выдав кого-нибудь из бунтарей, позавчерашних учеников, вчерашних товарищей. Но ничего этого не случилось: Иссахар оставался с ними до конца и вместе с отрядом уцелевших покинул Стигию. Конану свой поступок он объяснил ненавистью к стигийским законам, подавляющим не только любое проявление свободомыслия, но и вообще любую личную свободу: перед кровавым богом стигийцев все были равны и равно ничтожны, вся жизнь человека была посвящена вовсе не удовлетворению собственных желаний и нужд, но исполнению воли чудовищного божества, диктуемой богоизбранными жрецами. А с хозяином школы у Иссахара были какие-то личные счеты… Конан объяснение Иссахара выслушал, принял, но… Не любил он стигийцев! И не верил им. И потому следил все эти годы за Иссахаром пристальнее, чем за другими, пусть даже новоприбывшими и еще не заслужившими доверия. И Иссахар ни разу за все эти годы не дал Конану повода заподозрить себя в чем-то дурном. Он по-прежнему оставался угрюмым, неразговорчивым человеком, казался безразличным ко всему, кроме битв… Невысокий, сухощавый, смуглый, своим узким лицом и стремительными движениями он напоминал птицу. Умную, хищную птицу. Глаза его — чуть выпуклые, полузакрытые тяжелыми темными веками — казались мутными и сонными, и лишь в предчувствии боя, в предвкушении крови раскрывались и вспыхивали зеленым огнем! Иссахар был невероятно ловок, в совершенстве владел приемами боя на мечах и рукопашного боя, он первым врывался в сражение и последним — отступал. А если случалось им побеждать — а такое случалось нередко! — такое страшное торжество сияло в глазах Иссахара, что даже Конан старался не смотреть на него в эти минуты, чтобы не омрачать свою радость: он чувствовал, что боится стигийца… И все же — он назвал бы Иссахара вторым из четверых доверенных в своем отряде.