Читать «История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития» онлайн - страница 982

К числу непонятных странностей надо отнести и такой, например, факт, что соответствующее прилагательное употребляется только в мужском роде, хотя оба прилагательных, входящих в состав этого сложного слова, имеют и обычное окончание для женского и среднего рода. Странно с точки зрения законов греческого языка, что два прилагательных, вошедших в одно общее, относятся здесь к разным существительным, что получается неизбежно, если одно из них относить к "телу", а другое - к "душе". Странно и вообще такое объединение двух прилагательных в одно слово. Jul. Walter в своей книге "Aesthetik des Artertums" (Leipzig, 1893, S. 126 f.) говорит, что если бы это соединение действительно соответствовало бы духу греческого языка, то оно нашло бы для себя распространение в чисто чувственной области и греки объединяли бы в одном слове такие прилагательные, как, например, "высокий" и "зеленый" - о деревьях, "серый" и "тягучий" - об облаках и т.д.

б) Вместе с тем нельзя сказать, что выражение "калокагатия" насквозь искусственное и позднее. Самое раннее упоминание о нем мы находим в материалах, относящихся к так называемым "семи мудрецам" и к пифагорейству (эти тексты, между прочим, отсутствуют у Ю.Вальтера, кажется единственного, кто дает текстологическое рассуждение о калокагатии (121 - 147). Именно Солону Деметрий Фалерейский (10; 3) приписывает изречение: "Храни калокагатию нрава (tropoy - может быть, "речи") вернее клятвы". Тот же источник приводит изречение Бианта: "Тому, кто посмотрел (на себя) в зеркало, необходимо, если он оказался прекрасным, делать прекрасное; если же он оказался дурным, ему необходимо исправлять недостаток природы при помощи калокагатии". Наконец, Ямвлих в своем описании "пифагорейской жизни" приводит, между прочим, "некое рассуждение их о достоинстве". А именно, по их мнению, в калокагатии в отношении к мужу, достигшему истинного достоинства, будет некрасивым и неуместным поступком развязные речи и прочее из вышеупомянутого (имеется в виду "гнев, угрозы, дерзость" и пр. (58 D 5).

Если сообщения Деметрия Фалерейского и Ямвлиха имеют под собой реальную почву, то их следует считать древнейшими текстами с понятием калокагатии. Сказать, однако, с определенностью, что они значат, очень трудно. Конечно, у нас есть какое-то общее представление и о "семи мудрецах", и о древнем пифагорействе, так что при желании какой-то смысл этой калокагатии для данного периода установить можно. Однако этот путь очень скользкий. Тут всегда может оказаться какое-нибудь побочное или специальное значение, которого не предусмотришь при подобных общих дедукциях. Одно только можно сказать с полной уверенностью: ни один из этих текстов не выражает никакой антитезы внутренней добродетели и внешнего вида человека, а все они говорят просто о добродетели, то есть только о внутреннем. Как показывает изречение Бианта, калокагатия, очевидно, может существовать даже при внешнем безобразии. Можно, впрочем, калокагатию связывать с исправлением природных физических недостатков, о которых идет речь у Бианта. Но тогда все изречение потеряет единство: в одном случае говорилось бы о прекрасных моральных поступках, а в другом - о чем-то вроде гимнастики или косметики. Но, конечно, раз мы не знаем точного значения калокагатии для данного времени, то здесь не исключено и обычное понимание наших современных популярных руководств.