Читать ««Особый путь»: от идеологии к методу (сборник)» онлайн - страница 259

Каждый, кто пишет историю России в этой перспективе модернизации, так или иначе получает в итоге историю отсталости, которая, по приговору Манфреда Хильдермайера, «была и остается стержнем в master narrative русской истории» [Хильдермайер 2002: 96]. Для подавляющего большинства западноевропейских историков «история России с XVII века рассматривается как неудачные попытки модернизации и европеизации в отсталой стране» [Wiedekehr 2002: 272]. Как и немецкая, российская история отражалась в зеркале теорий модернизации 1960 ‐ х годов, оказавшись отклонением от нормального пути [Будде, Кока 2002: 70]. В российском же случае подобная теория нашла мощную поддержку в традиции русской классической литературы, и знаменитые цитаты из Н. В. Гоголя («Русь — тройка, куда несешься ты»), Н. М. Карамзина («Воруют») или обильная критика М. Н. Салтыкова-Щедрина постоянно используются как ключевые метафоры в текстах об особом пути России.

Если в немецком варианте «нормой» выступает некий идеальный тип Запада, то в России — это некая идеальная Европа, от которой русский «особый путь» отклоняется. Идеал на то и идеал, что он недостижим. История России XVIII–XIX веков изучается под знаком европеизации, пронизывающей всю общественную систему от государственного аппарата, системы образования и вплоть до повседневной жизни высших слоев, и — что не удивительно — результаты этого европейского влияния оцениваются как не отвечающие европейским стандартам. Самое «европейское» в русском государстве — аристократия, на которую в рамках концепции «особого пути» возлагается такая же ответственность, как и в традиции Билефельдской школы на немецкое дворянство [Wehler 1977], но даже и она не соответствует высоким запросам западного идеала Сравнительные исследования по истории дворянства и по сей день поддерживают линию противопоставления «европейское — русское», продолжая дискуссию о том, было ли русское дворянство только вариантом европейского феномена или совершенно специфическим явлением .

Созданный русской литературой XIX века дискурс поддерживается в современной историографии и семантически — через постоянное использование литературных метафор и благодаря заложенному в теории особого пути представлению о некой идеальной европейской норме. Эта картина варварской и отсталой России и лежащих в ее основе философско-исторических оснований была перенята и многими поколениями русских реформаторов [Wiedekehr 2002: 272]. К этой риторике апеллируют не только современные «модернизаторы» России, но и историки, выстраивающие ту же телеологическую схему русской истории, точкой схода которой является очередной провал очередной реформы. В основе этого построения содержится исходная мысль: никакие реформы невозможны в такой стране, которая не соответствует европейскому идеалу. Так, кажется, что русские историки не меньше, чем немецкие, боятся оказаться на так называемом восточном пути, страх перед которым лежал в основе перерождения концепции немецкого Sonderweg в концепцию европейского пути, являвшегося для Ранке и Штейна противовесом как «восточному деспотизму» (русскому абсолютизму), так и американскому либерализму [Raulet 2001: 21–22]. Российская историография особого пути так же боится потерять систему координат и впасть в релятивизм, отказавшись от некой идеальной нормы, как и немецкая — отказаться от морального ориентира в историческом развитии.