Читать «Две Юлии» онлайн - страница 27

Не в силах спрятать эту огромную труппу в коробку, мы разыграли на шахматной доске нашу с Яшей пьесу из времен Львиного Сердца. Здесь были измены, покушения на жизнь монархов, предательство слуг, царственное равнодушие королев. Встречаясь изо дня в день, мы выдумывали новые детали и, в двух чертах обведя будущее действие, наутро сбивали замысел лавиной импровизаций.

Когда по поручению епископа Кентерберийского один из вельмож обратился к черни с призывом немедленно отправиться в крестовый поход, над сценой внезапно зазвучал холодный Яшин голос:

Не правда ли что скажу, не так ли? Зови же герольд в свой срок — И белую розу горячей пакли Каждому на чулок!

Он передал мне маленький свиток (золотистая фольга от конфеты) и комочек жеваной жвачки. Я недоумевал, что с ними делать.

А если епископ Падуанский Флажки отметит крестом, Скажи ему, Леопард итальянский, Что золото помнит о нем, Иначе висельники и ведьмы, Чьим пурпуром речи пестры, Давно бы под грай тех, кто чист и беден, Залили мочой костры.

Я положил жвачку на краешек стола, потом опять взял. Яша нахмурился. Стол был заставлен благородными шахматами, замковыми декорациями из бумаги и конструктора, пластилиновыми человечками, обернутыми в полиэтилен и цветную бумагу, которые вместе с солдатиками из других эпох составляли драматическую массовку.

Довольно, оборванный сгусток срани, Пред еретиком греть зады! Есть тело, что к вам опускает длани, Как в чашу святой воды.

Какое-то время Яша следил за всеми стадиями моей потерянности и равнодушно спросил:

— Ты верующий?

Я пожал плечами и боязливо попросил его больше не вводить в текст нашей пьесы стихов.

— Конечно, здесь есть богохульная вольность, — продолжал Яша, направляясь к книжной полке, — особенно в рифмовке грубых и сакральных слов. Но я готов показать тебе более страшные вещи из средневековых реалий и даже поэм. К большому сожалению, не приходится рассчитывать на адекватный перевод, и я смогу предложить тебе только отдельные цитаты.

Я смущенно любовался разноязычными изданиями Вийона, дореволюционными брошюрами о лексике труверов, роскошью каких-то торжественно-фривольных и до целомудренности мелких гравюр.

— Вот это слово в стихотворной подписи встречается чаще остальных. Оно означает «женский половой…»

— Яша, — я уже был в отчаянии и должен был признаваться, — я не умею понимать стихи.

— Какой-то юношеский комплекс? — строго спросил мой ледяной наставник. — Смотри, какая это красота из «Большого завещания»: «Телеса женщины, которые столь нежны, бледны, свежи и утонченны, живыми переходят на небеса». Понимаешь?

— Только потому, что ты произнес это прозой!

Впоследствии он стал целеустремленно выведывать у меня, не считаю ли я прозой сглаживание чувственной остроты, не думаю ли я, что поэзия — чересчур откровенное для чутких настроений искусство. Не кажется ли мне странным, что обостряется в стихах именно абстрактное и чужеродное. Больше всего его удивляло, что я, как напуганный туземец, слишком уж боюсь табуированной границы между стихотворным словом и прозаическим.