Читать «Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка» онлайн - страница 398

В те прекрасные времена, когда никакой беды еще не произошло и я был свободным человеком, меня прямо-таки приводили в бешенство всякого рода неудачники. Если у человека голова на плечах и руки-ноги целы, он должен уметь прокормить себя. Вокруг без конца твердили о всевозможных кризисах, безработице, ухудшении конъюнктуры; всем этим нытикам я отвечал одно и то же: пока есть здоровье, я не сдамся. Хоть чернорабочим заделаюсь, а себя и свою жену прокормлю; если придет нужда, я легкого выхода искать не стану и клянчить пособие, чтобы выставить себя на посмешище, не намерен. Если уж развелось на свете людей тьма-тьмущая, то на легкую жизнь не рассчитывай, с этим приходится считаться. Каждый должен научиться экономить и приспосабливаться, дабы не протянуть ноги.

А теперь судьба издевается надо мной, нет у меня возможности выбирать, на каком поприще вкалывать, — моя жизнь полностью зависит от Коры. В некоем умопомрачении я накануне судебного заседания переписал свой счет в банке на имя жены. Да и как я мог поступить иначе, я обязан был обеспечить Кору. К тому же я в то время и понятия не имел, что попаду в колонию самообслуживания и мне придется ежемесячно вносить определенную сумму за продукты питания и все прочее. Кора согласилась оплачивать расходы по колонии, адвокат все это уладил, однако предупредил, что жена в любую минуту вправе прекратить финансирование. Когда-нибудь Коре надоест содержать мужа, к тому же деньги, лежащие в банке, могут в очередной раз обесцениться — инфляция: чтобы умереть — много, чтобы жить — мало.

Гляди-ка, все обитатели колонии паиньками сидят в кузове, на драном ковре, молчат и ждут. Самое время повернуть ключ зажигания и нажать на педаль газа.

Колеса машины, словно в нерешительности, катятся по бугристой поверхности, в моих руках нет прежней уверенности. Я кидаю взгляд в зеркало, они сидят там, расслабленные, осоловевшие от дыма. И у меня череп раскалывается от грохота вертолетов и танков. Эти бедолаги считают, что заслужили награду за пережитые страдания, каждый мечтает о своих припасах, тем более что в одном из ящиков стоят в ряд бутылки, по две на брата, как предусмотрено установленной для колонии нормой, — чудовищно мало, если учесть, что это на месяц. Очевидно, все они мысленно поднимают стопки, жмурятся, предвкушая миг опьянения, ну прямо коты у теплой печки. Им даже разговаривать лень.

Погодите! Не думайте, что жизнь так проста: грех — искупление, горе — радость, гнет — расслабление. Человек находится не на качелях — вверх-вниз, вверх-вниз, из одного состояния в другое. Я и не собираюсь везти их сейчас к лифту за ящиками с продовольствием. Я выведу их из состояния безмятежности, пробью в нем брешь и сделаю это не со зла. Конечно, не исключено, что я хочу отодвинуть момент, когда меня вдруг точно обухом по голове ударит. Все заахают, начнут строить предположения, дескать, неразбериха и бюрократия, а может, в фирме, которая нас снабжает, испортилась электронно-вычислительная машина — это же свинство, что Эрнесто не получил ни одного пакета! Они станут негодовать и притворяться, будто глубоко обеспокоены моей дальнейшей судьбой. И лишь я один буду знать: нечего больше рассчитывать на Кору. Если продукты питания не поступили, значит, я обречен на голод. И вскоре меня снова переведут в настоящую тюрьму. Если ты гол как сокол и не в состоянии обеспечить свое проживание в колонии, торчи в камере. И не стоит больше рассчитывать, что срок наказания тебе сократят. Вынести жизнь в тюрьме и крушение надежд тяжко, но еще тяжелее ощущать себя покинутым. Страшно, но делать нечего; ты на свете один как перст. Есть ты, нет тебя — никому от этого ни жарко ни холодно. Честно говоря, это-то и ждет меня впереди. Кора не из тех, кто будет долго горевать. Такого уж точно не случится. Время возьмет свое, мой образ потускнеет в ее памяти, и дальше все пойдет как по маслу. Она и раньше заявляла: ты, Эрнесто, крепко стоишь на ногах, я же одиночества не вынесу. Находясь в длительных поездках, я отдавал себе отчет в том, что моя жена двулична. Одну жизнь она ведет со мной, другую, тайную, когда я вдалеке. Я мог догадываться, что она изменяет мне, мог видеть все это во сне, страдать от бессильной злобы, но не имел возможности что-то предпринять. Кора умела разграничить обе жизни. Угрызения совести, похоже, не мучили ее, и от своих исповедей она меня избавила. За это я благодарен ей. Груз правды был бы слишком тяжел для меня. В отчаянии я мог бы вместе с машиной сорваться с какого-нибудь моста или горной дороги в пропасть.