Читать «Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка» онлайн - страница 365

Я позволяю себе еще один изрядный глоток виски, что ж, придется до получения следующей бутылки, положенной по норме, обходиться без спиртного. Теперь же мне необходимо себя одурманить. Иначе начну биться головой об пол.

Боюсь, что могу позабыть тонкости вариантов своей методики. К каждому, кто нуждался в помощи, я умел найти особый подход. Непреложное правило: человек неповторим. Лишь какое-нибудь психическое состояние может быть схожим у многих. Пресыщение жизнью, мысли о самоубийстве. Примерно за месяц я мог вытащить из омута бед любую женщину. Большей частью мне доводилось вмешиваться в жизнь тех, кто нуждался в моей помощи в самые критические моменты. Редко, когда люди вовремя осознают серьезность положения. Последняя стадия страданий — и милосердная подруга потерпевшей предстает с просьбой пред мои очи. Зачастую оказывалось нелегко выбрать кого-то из числа нуждавшихся в помощи. Умелый перекрестный опрос: возраст, происхождение, склонности, привычки, круг интересов, количество браков, разводы, состояние здоровья, наличие детей — даже докторам выкладывают все, я тем более должен иметь ясное представление о том, что явилось причиной, приведшей к кризису, ибо какое-то время мне приходилось жить бок о бок со своей подопечной. Каждая женщина — случай особый, но почти все они больны душой от собственной бесприютности. Чем глубже бывала пропасть отверженности, тем больше приходилось сыпать туда всяких снадобий. Запасы моей нежности и мне самому казались неисчерпаемыми, а от безудержной траты достояние это лишь росло. Возрождая другого человека к жизни, я порой так отдавался этому, что влюблялся в творение своих рук. Наблюдать за возрождением и обновлением души — это наполняло меня чувством удовлетворения и торжества. Я не жалел ни сил ни нервов.

У моих товарищей по колонии — работа в крови, восемь часов труда предусмотрено для человека. Всем им кажется, что они ужасные работяги. Просто чудо, как они выдерживают! Моей нормой в течение многих лет было трижды по восемь часов в сутки. Но и этого не хватало. Муж, любовник, слуга, шофер, гид, советчик, собеседник, созерцатель — время должно было быть резиновым. Легко ли быть проводником в салонах мод и сопровождающим на приемах? Или часами сидеть молча и с серьезным видом разыгрывать из себя исповедника?

Да и уметь тактично принять гонорар: я позволял дамам преподносить мне ценные подарки, что возвышало их в собственных глазах. Иные, более чувствительные особы, доставляя мне эту радость, прямо-таки лопались от счастья.

11

егодня ночью ко мне приходил мой покойный отец. Я услышал его еще до того, как стала раскручиваться лента сна. «Жан», — ворчливо позвал он меня. Так, видно, устроено было природой — он не мог говорить иначе нежели хриплым брюзгливым голосом, независимо от того, хорошее или дурное у него настроение. Сквозь сон я приготовился внимательно слушать — что хочет сказать мне отец? Я ворочался и размахивал руками, словно это могло разогнать кромешную тьму. Постепенно я стал что-то различать, но к отцу это не имело никакого отношения. В отблеске заката скользил на своем планере Роберт. Планер все быстрее терял высоту. Я невольно втянул голову в плечи, того и гляди крыло планера скосит меня. К счастью, Роберт с планером куда-то исчезли, и наступил черед появиться отцу. Он стоял у дома, в нашей апельсиновой роще, и был очень стар, намного старше, чем когда умирал. Маленький и сморщенный, с обвисшей кожей, с трубкой, зажатой в углу рта, уши большие и ржаво-бурые, словно тронутые морозом листья салата. Я принялся разглядывать его одежду. Он был в ползунках с завязками на сутулых плечах, на груди — вышитый заяц. Отец как-то мягко ступал по траве — поверх ползунков были натянуты белые вязаные носки. С трудом подбирая слова, я стал укорять отца. Сказал, что тотчас же принесу ему брюки и пиджак. Отец махнул рукой и велел мне собирать апельсины. И вот мы снова, как прежде, принялись за работу. С той только разницей, что я был большим, а отец маленьким. Мы собирали под деревьями плоды и складывали их в тележку, вскоре она наполнилась доверху. Мне было грустно, что отец так одряхлел. Теперь я повезу воз, деловито подумал я во сне. И дернул тележку, но она и не подумала сдвинуться с места. Я не мог понять, в чем дело. Отец топтался вокруг тележки и бурчал, дескать, что за колеса к ней приделали. Я взглянул и увидел на осях огромные апельсины, вязкие шары брызгали соком и все больше и больше сплющивались. Знал, что отец начнет браниться, — снова не успеем вовремя добраться до шоссе и апельсины повиснут на шее мертвым грузом. Сейчас туристы и отдыхающие потоком устремятся с юга на север, а нас нет на месте. Люди — это те же перелетные птицы, с той только разницей, что на зиму они спешат в холодные края, туда, где идет снег, — так думал я в детстве, глядя на проносившиеся мимо машины. Редко кто останавливался, чтобы купить ведро апельсинов и высыпать их в багажник. Однако на этот раз отец не стал ворчать. Он улегся под апельсиновым деревом посреди упавших плодов, блаженно улыбнулся, глаза его внезапно стали голубыми, и сказал скрипучим голосом: наконец-то ты, сын, все же вышел в люди.