Читать «Одна осень одного королевства» онлайн - страница 204

Анари Хони

– Зачем? – монах гневно сощурился. – Я не хочу тревожить его раны.

– Он любит тебя, – продолжал настаивать Удо.

– Он стыдится меня! – отрезал Анкэль, да так сурово, что спутник его замолчал, недоумённо хлопая глазами. – Все эти годы он стыдился своего поступка! Я видел это в его глазах, когда бывал здесь! В его письмах! Он пытается просить у меня прощения и не может принять того факта, что мне не за что его прощать! Я знаю прекрасно, какие были времена. Скольким приходилось жертвовать и…

– А ты хоть раз говорил ему, что простил?! – перебил вдруг расшумевшегося брата Удо. – Ты говорил, что понимаешь, что знаешь, как было тяжело! А ему нужно было услышать совсем другое!

– Это одно и то же, – бросил тот, складывая руки на груди.

– Нет! – взорвался Удо. – Не одно и то же! И ты прекрасно знаешь это! А отец знает, что в глубине души ты всё ещё не простил его.

– Глупости!

– Нет! Ты зол, что он смог вырастить своего сына, а тебя отдал в монастырь, потому что ты не был родным.

– Нет! Это не важно!

– Важно! Потому что именно поэтому он не принял тебя, как часть семьи!

– Это не имеет значения!

– Ты зол, потому что он не смог полюбить тебя, потому что предал твою надежду!

– Я счастлив, что попал в монастырь Сантерры, ясно?! Это было лучшим, что он мог сделать для меня!

– Лжёшь! Даже голос твой дрожит, выдавая тебя! Ты лжёшь самому себе!

– Что ты хочешь услышать?! – Анкэль сжал кулаки, его грудь часто вздымалась, а сердце колотилось от гнева и непонятной обиды, затмившей всякое воспитание и здравый смысл, присущий послушнику. – Что я не могу простить его? Да! Не могу! Когда я остался один, когда родители умерли на моих руках, истекая кровью, я был на краю отчаяния! Тогда его доброта спасла меня, и я верил, что это было то самое душевное тепло, что дарует мне спасение, верил, что это было отцовской любовью! Три года мы с тобой шли бок о бок, как родные братья! Он учил нас, ругал, воспитывал как равных! За этот срок я так привык, так полюбил эту семью… – монах отвёл потускневший взор. – Представь, что я чувствовал, когда он сказал, что мне нужно уехать? Как я должен был отнестись к этому? – он вновь взглянул в серьёзные глаза спутника, но уже не с гневом, а с растерянной печалью. – Я чувствовал себя преданным. Я не хотел уезжать. Но заставлял себя верить, что понимаю его мотивы. Понимаю всю тяжесть его ноши – жить на жалкие гроши, что давал клочок бесплодной земли за домом и оставаться милосердным, благотворительно поддерживать едва ли не всю деревню и растить двоих сыновей. Я заставил себя поверить, что это было слишком тяжело и что моё исчезновение облегчит его ношу. Но он, спустя столько лет, продолжает просить прощения…

– Пойми, – неожиданно тихо, с надеждой заговорил Удо, – он знает, что его поступку нет никакого оправдания, в этом отца не переубедить. Он чувствует своё предательство и раскаивается в нём. Он раскаивался каждый день, с того самого момента, когда ты шагнул за порог нашего дома. Он корил и проклинал себя и только из-за твоей улыбки… Той фальшивой доброй улыбки, которой ты одарил нас на прощание, он не мог позволить себе просить тебя вернуться в ту нищету, в которой мы жили тогда. Твой отъезд ничего не решил, не стало лучше… Совсем не стало. Только хуже. Он часто говорил, что если бы мама была жива, она не дала бы ему так оступиться. Поверь, он и по сей день сам себя не может простить, хотя знает, каким ты вырос под присмотром настоятеля, и что в монастыре тебе не пришлось ни в чём нуждаться.