Читать «Бремя имени» онлайн - страница 14

Свои заметки о судьбе Цви Прейгерзона я отважусь закончить одним собственным стихотворением, которое называется «Перелетные птицы»:

Москва, столица равнодушия, Ты далеко… В ночном Бишкеке Рёв перелетных птиц я слушаю, Неиссякающие реки. Поток тревоги, плеска, клекота, Соборности, восторга, страсти… Кто с парка рубище совлёк это? Как много птиц единой масти! Какая странная, двоякая, Двойная жизнь от года к году! Крича, перекликаясь, крякая, Народ готовится к исходу. Деревья замерли менорами, Спросонья где-то плачут дети. И город переименованный Дрожит и зябнет на рассвете. Воспоминаньем детским мучая, Неистощимы и могучи, Куда-то черные, сыпучие, Орущие стремятся тучи. Уходят, осыпая перьями, И листопад и первый иней, С окраин рухнувшей империи В неугасимые пустыни.

Михаил Синельников

Рассказы

1927–1936

Мой первый круг

родился в начале века в маленьком, тесном городишке. Здесь я сделал свои первые шаги в вечно непросыхавших лужах. Пыльный, слякотный и угасавший — таков был мир, впервые представший перед моими глазами.

Верующие старики-евреи тревожно вглядывались в будущее, неизвестно чем грозившее их внукам и правнукам. Как раненое животное, что беспокоится за судьбу своего детеныша, так и те, кому вскоре предстояло уйти из жизни, тревожились за нас, за судьбы тех, кто еще только вступал в эту жизнь.

Душу народа лихорадило в синагогах. По субботам, совершая с хасидами три трапезы, я впитывал в себя этот трепет еврейской души, и томительная тяга к еврейству вошла в мою кровь, отравила меня сладостным своим ядом и навечно сделала пленником иврита. Хасиды, покачиваясь, пели грустные песни, а я не сводил с них увлажненных глаз, с благоговением погруженных в особый мир. Их песни казались мне молитвой сердца, пред которой, на ее пути к Всевышнему, расступались небеса. Незаметно и бесшумно гасли последние краски утомленного дня, вечерние тени вкрадывались в дом через низкие окна, и исчезали углы комнат, уходящие в черноту. Свершалось таинство ночного бытия…

Хасидская душа, желая праздника, рвалась в раздольный мир радости. Маленький, щуплый портной Азриель вдруг начинал тихонько притоптывать и напевать, подавая знак к веселью. Один за другим заводились реб Пинхасль из Либово, Шмуэльке Топ, за ними остальные, и вот уже веселился и плясал широко раздавшийся круг хасидской хоры.