Читать «Каверин» онлайн - страница 3

Можно, наверное, сказать, что каждый из них по-своему проделал тот же путь, что и их кумир Гофман в своих творческих поисках. Романтик Гофман сочинил литературное содружество имени пустынника Серапиона, участники которого, собираясь, рассказывали друг другу свои новеллы. Один из рассказчиков в цикле новелл немецкого писателя размышляет вместе со своими товарищами о том, что «основание небесной лестницы, по коей хотим мы взойти в горние сферы, должно быть укреплено в жизни, дабы вслед за нами мог взойти каждый. Взбираясь всё выше и выше и очутившись наконец в фантастическом волшебном царстве, мы сможем тогда верить, что царство это есть тоже принадлежность нашей жизни — есть в сущности не что иное, как ее неотъемлемая, дивно прекрасная часть».

Именно эту часть и пытались поначалу найти члены литературного объединения в своих произведениях, но удавалось это с большим трудом, что в какой-то мере не могло не породить внутренних разногласий.

А в новелле «Угловое окно», написанной Гофманом незадолго до смерти, герой, неизлечимо больной сочинитель, говорит своему кузену: «…вот это окно — утешение для меня: здесь мне снова явилась жизнь во всей своей простоте, и я чувствую, как мне близка ее никогда не прекращающаяся суетня. Подойди, брат, выгляни в окно!»

Вот эта необходимость (тоже Гофманом завещанная) выглянуть в окно, через стекло которого каждый увидел свое и по-своему, и стала камнем преткновения, как представляется из дня сегодняшнего, явилась причиной распада литературного объединения, не соединенного, в сущности, ничем, кроме дружбы.

У большинства «серапионов» были прозвища. Совсем молодого тогда Вениамина Александровича Каверина называли «Братом Алхимиком». Не могу отделаться от ощущения, что он был самым убежденным «Серапионовым братом», до самого конца своей долгой жизни придерживавшимся эстетических и этических принципов творческого и человеческого существования.

О своих былых собратьях Вениамин Каверин написал в последней книге, названной им «Эпилог», содержанием которой стало всё то, о чем он вынужден был умалчивать на протяжении десятилетий. Вот это горькое признание: «Уже еле волочат ноги еще оставшиеся в живых семидесяти- и восьмидесятилетние „серапионы“, уже давным-давно они не братья, а враги или равнодушные знакомцы, а в редакциях и облитах всё еще притворяются, что нет и не было никогда ни Лунца, ни идеологически-порочной литературной группы.

Мертвые и живые, они отреклись от своей молодости, как Всеволод Иванов, который заявил на Первом съезде писателей, что „мы — за большевистскую тенденциозность в литературе“.

Когда в шестидесятых годах я стремился напечатать статью „Белые пятна“, где попытался выступить в защиту бывших „братьев“, А. Дементьев принес в редакцию и показал мне десять, а то и пятнадцать отречений, в которых все „серапионы“ (кроме Зощенко и меня) порочили свою вольнолюбивую юность».

Том за томом проживая (иначе не скажешь!) произведения Каверина сегодня, особенно отчетливо видится, как на примере одной литературной судьбы выстраивался путь от традиционного приветствия «Серапионовых братьев»: «Здравствуй, брат, писать очень трудно…» (так называется одна из замечательных книг писателя, повествующая о 1920-х годах, среди которых необходимо помянуть еще «Собеседника», «В старом доме» и трилогию «Освещенные окна») до своеобразного завещания Гофмана: «Подойди, брат, выгляни в окно!»