Читать «Правда о допетровской Руси» онлайн - страница 35

Другие же дела писались тайнописью. Еще в 1655 году царь из похода послал Артамону Матвееву (о нем впереди) «тайнописную азбуку», чтобы «держать ее скрытно для тайных дел».

И даже если о чем-то писалось открыто, как Григорию Ромодановскому, то делалась такая приписка: «Прочетши, пришли назад с тем же, запечатав сей лист».

В Приказ тайных дел брались молодые, хорошо образованные подьячие из Приказа Большого дворца. Для них даже работала своеобразная школа при Спасском монастыре; эту школу окончил и молодой подьячий Семен Медведев. Позже он пострижется под именем Сильвестра и уже как монах прославится своей ученостью.

Все четыре дьяка Тайного приказа, занимавшие эту должность, – Томила Перфильев, Дементий Башмаков, Федор Михайлов, Данила Полянский – незнатного происхождения, всем обязанные только своим способностям и царю. Притом люди это очень квалифицированные и умные. Дьяк Приказа тайных дел должен был всегда находиться возле царя, а вдруг окажется необходим.

Система управления Московией оказывалась одновременно очень демократичной, крайне многое решалось на местах, усилиями выборных лиц. А одновременно система управления оказывалась крайне централизованной, до максимального предела. Очень многие дела могли делаться только в Москве и нигде больше. Взять то же «слово и дело государево»… Уже с первого из Романовых, с Михаила Федоровича, существовала эта зловещая форма политического сыска.

Стоило кому-то прокричать страшную формулу, как все служилые люди обязаны были прийти в действие: схватить самого кричавшего и всех, на кого он укажет, пусть только как на свидетелей. Всех их тут же «ковали в железа» и «под великим бережением» везли в Москву. Иногда на месте снимались и показания, записывались рассказы доносчика, ответчика и свидетелей, но только в Москве можно было окончательно решать вопросы о «слове и деле государевом».

Целых три приказа: Разбойный, Разрядный и Стрелецкий – рассматривали «слово и дело государево». При Алексее Михайловиче эти дела стали рассматривать в Приказе тайных дел.

Вот в этот приказ, а до 1654-го и после 1676 года в один из трех названных везли всех «фигурантов» «слова и дела». Хоть с Камчатки! Насчет Камчатки, кстати, я вовсе ничего не выдумал, был такой случай. Так и везли несчастного камчадала, не в добрый день выкрикнувшего «слово и дело», везли того, на кого он крикнул, обвинив в оскорблении императрицы Анны Ивановны, везли свидетелей. Все лето, два с половиной месяца, кандальники тащились через хребты оленьими тропами до Якутска. Зимой, когда встала река, их в санях повезли в Иркутск и оттуда еще два года везли до Москвы, до страшной Тайной канцелярии. И все три года ни на час не снимали с них кандалов!

В Москве же пришлось всех «фигурантов дела» сначала откармливать и отпаивать два месяца, пока они не пришли в хотя бы относительно вменяемое состояние, а потом уж и пытать.

А пытали по «слову и делу» не только обвиняемого, но и свидетелей, и того, кто кричал, – всех, проходящих по делу, в совершенно обязательном порядке. Так что «слово и дело» оказывалось прекрасным способом отомстить, особенно со стороны худородного высокородному. Конечно, под пытку шли оба, но кто терял больше при этом? Стоит ли удивляться, что при «слове и деле» полагалось сразу же схватить всех «фигурантов» и «беречь накрепко, чтобы над собой никакого дурна не учинили». Потому что и «дурно чинили», и, уж конечно, бежали без памяти, куда глаза глядят.