Читать «Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923» онлайн - страница 107

Радикальные ревизионисты не боялись никаких табу. Мыслить по-новому означало мыслить нетривиально. Ответственность за зло в настоящем нельзя возложить только на победителей. На антибольшевистские организации возлагалась доля вины даже за разразившийся в Советской России голод. Независимо мыслящие должны были признать правительственные методы большевиков намного более реакционными, чем у Колчака. То, что кажется парадоксальным, на самом деле разумно объяснимо: «под знаком большевизма» Россия снова пришла к единству. В лице Ленина или Троцкого она обрела «энергичных и властных регентов», которые не боятся жестокостей, чтобы усмирить народ. Рядом с ними Колчак кажется «русским интеллигентом» старого типа. Новой эпохе нужны новые герои: «Король умер, да здравствует король!»

«Национал-большевизм» давал воинствующий ответ на вопрос, как примирить «славянофилов» и «революцию», примирить белых и красных с новым государством. Разве советско-польская война 1920 года не была доказательством того, что большевики привержены делу патриотов? Они защищали централизованное государство, которое удалось восстановить им одним. Логика этой аргументации состояла в том, чтобы признать для начала военное превосходство противника. Примириться ли с ним политически и идейно — это был уже другой вопрос. В любом случае требовались иные средства, чем дискредитированные в Гражданскую войну программы партий.

Удивительный ренессанс переживал и монархизм. После 1917 года ему, казалось, пришел конец. Он никогда не располагал в России сколько-нибудь существенной партийной структурой, но скреплял красной нитью ткань идейных убеждений белых офицеров и политиков. Теперь он снова понадобился, поскольку появился спрос на «неполитические» платформы. Под широким покровом «надпартийного» монархизма свое прибежище нашли бывшие либералы и консерваторы, а также члены маргинализированных в революцию правых партий. Они поддерживали контакты с антидемократическими, националистическими и антисемитскими группами в Германии и Европе. И надеялись получить политическую базу прежде всего благодаря своему культу вождей, жесткой организации и популярности итальянского фашизма. В этом русле некоторое время развивался и мелкотравчатый «русский фашизм» — но его популярность оставалась в эмиграции существенно более ограниченной, чем популярность монархистов.

До середины 1920-х годов слабо контурированные идеологические течения отличала воинственность, которая удовлетворяла очень разные потребности. Несмотря на высокую текучесть и непоследовательные программы, эмиграция стояла перед идеологическим поворотом, которой имел практические последствия. Еще не использованный и не связанный с определенными силами радикализм нашел в оставшейся без ориентиров послевоенной эпохе плодотворную почву. Старые приверженцы правых надеялись восстановить преемственность с предвоенным прошлым, прерванную революцией. Неизвестные новички пытались использовать напряженную атмосферу для того, чтобы публично выдвинуться или попасть в идейные лидеры. Их влияние распространялось не только на русскую эмиграцию. Через симпатизантов в приютивших их странах их идеи стали достоянием набиравшего силы национализма в Европе. Их медийное влияние заставляло думать, что монархизм поддерживает подавляющее большинство эмигрантов из России. Ничего не меняло и то обстоятельство, что за признание легитимного наследника престола разгорелся ожесточенный спор, что русская эмигрантская пресса постоянно враждовала между собой, что остальные политические организации были безнадежно расколоты. Русский монархизм был симптомом ментальных перемен и отражал распространенную тоску по сильному авторитарному вождю. Благодаря заимствованиям у радикальных движений Европы монархизм придавал антибольшевизму мощный голос в расстроенном хоре. Он находил отклик в русских колониях, салонах, кружках и партийных центрах. И хотя русское «движение» заглохло к концу 1920-х годов, оно сделало антибольшевизм главным лозунгом для собирания раздробленных политических сил в Европе.