Читать «Шарипов А.М. - Русский мыслитель Иван Александрович Ильин - 2008» онлайн - страница 9

— партейные работники, это было плоховато, общо, молодо, горячо, демагогично. Говорил поп.

Меня всегда благодарят за председательствование, ибо я веду собрание в порядке. Это такое ощущение: через час после начала от каждого слушающего и присутствующего протянута маленькая, тоненькая ниточка, ниточка нравственной привязанности — ко мне, и я, регулируя эти ниточки и их совместное дрожание, напрягая одни или все, и ослабляя их — заставляю всех присутствующих образовать некоторое стройное единство, содержание в которое вливают ораторы. Организованная коллективность чувствует, что она чем-то объединена, и не замечает, как растет её настроение; к концу заседания — настроение — общее — повышено, чувствуется подъём, но подъём организованный, и когда я закрываю собрание, кажется, что разваливается что-то, мною созданное. Это — творчество, и творчество интересное. Оно утомительно, но важно для дела»^.

В дневнике И.А. Ильина отражены события разгара революции: «В субботу, 15-го, я не был на площади у Думы и в свалке с охотнорядцами не участвовал. От 4—5 дня и от 7—9 веч. был в забаррикадированном университете, но увидев, что самозащита стихийно переходит в попытку произвести вооруженное восстание, что масса, вооружаясь чем попало и лихорадочно организуясь, теряет под собою почву и сознание целесообразности действий, что эксцесс отчаяния заводит толпу в безрассудную трагикомическую игру в революцию и временное правительство, я ушёл домой, хотя не без тяжелых душевных колебаний. Одним из главных факторов состоявшегося ухода была мысль, — что ты сказала бы мне “уйди” и была бы права. Вечер и ночь я провёл в ужасном настроении. В 11 ч. я опять пошёл к университету — осмотреть окрестности, но университет был уже оцеплен: в него не пускали, а из него выпускали. Студенты и рабочие, забаррикадировавшись, — ждали расстрела. Вечер мы сидели вдвоём с мамой Леной. Она, видимо, терзалась и даже похудела заметно с лица, но я чувствовал себя одиноко. Утром я был у Новгородцева (воскресенье 16), он сказал мне, что они уладят этот эпизод. Вечером был у Ив. Алексеевича Петровского; отвёл душу, узнав, что всё обошлось мирно. Володька переслал мне из тюрьмы вопрос: получил ли я его письмо? Я отправил ему записочку, прося дать связи для литературы. Ответ, сказали, будет через неделю. Да, утром был ещё в политическом Красном Кресте. Достал №110 Искры. 16-го и 17-го по городу войска разгоняли рабочих, кое-где были митинги, университет 17-го был заперт. 17-го днём сидел дома, вечером был у Уманского. На улицах по вечерам тьма. Уманский сказал, что за перевод Эльцбихера Ефимов даёт 30 р. с листа, книга, наверное, будет выпущена. Число букв, кажется, с оригинала. Мне передаётся редактирование по 7 р. с листа. 17-го же получилась весть о манифесте. 18—го я был с утра у Любы; она была на конституционно-демократическом съезде. Выйдя от неё, увидал первую открытую легально-революционную демонстрацию, пошёл с ней, был у Бутырской тюрьмы. В шествии участвовали — между прочим — ряд приват-доцентов, Мензбир, артисты Художественного театра, масса рабочих. В 5 ч. вернулся домой. Вечером председательствовал в одной из аудиторий на митинге. При выстрелах не присутствовал, в свалке не участвовал. В опасности попасть в то и другое был много раз, но судьба как-то выводила. Вчера, 19-го, я видел толпы, знал, что дружины и рабочие расправляются с чёрной сотней, но не примыкал к уличному движению и на митинге не был. Познакомился с сестрой Станиславского и вчера сидел у неё весь вечер. Она рассказывала мне про свою агитацию среди крестьян; много поучительного. Это необычайно милая дама. Вчера уехала Люба. Есть опасения, что из Гуревичей кто-то пострадал в Петербурге. Вероятно, скоро приедет Саша.