Читать «Рецепты сотворения мира» онлайн - страница 22
Андрей Викторович Филимонов
«Успокойся, Дима, я, кажется, окончательно убедилась, что моим мужем будешь только ты. Ты сильнее всего, ты выше всех обстоятельств. Я никогда не решусь на последний шаг, пока знаю, что есть ты. Раньше я как будто смотрела пьесу, не понимая, кто главный герой. Все персонажи хороши, красивы, остроумны. Но только твое отсутствие на этой сцене огорчает меня до слез».
По-моему, отличная заявка на участие в фестивале стервозности:
«Мальчик, мальчик! Ты хочешь моих поцелуев. Целую, целую, целую. А ты поцелуй меня. Ой-х! Ну зачем так сильно, милый. Нет, нет, целуй еще, еще».
Путем взаимной переписки они восстанавливают подробности Первого (главного) поцелуя накануне Второй (мировой) войны. Три года спустя летчик признается, что все еще чувствует фантомные боли в нижней губе. Галя любила кусаться. Семейный историк должен быть готов ко всему – открытие архивов шокирует:
«Твоя любимая обезьянка посылает тебе свою шерстку. Надеюсь, эти несколько волосков не изымет цензура. Они такие же, как раньше, только немного потемнели от тоски по моему обезьяну. Родинку оставляю на себе, потому что есть риск ее потерять из-за цензуры. А что будет со мной, если ты недосчитаешься родинок?»
В то время цензура была со своим народом день и ночь в самом ахматовском смысле глагола. Мне повезло. Я знаю об этом из первых рук. Письма на фронт дышали сексом, километры строк дымились от напряжения страсти. В конвертах скрывался любовный мэйл-арт. Перлюстрация возбуждала. Никто столько не дрочил в годы Великой Отечественной, как военные цензоры.
Но это никого не смущало. Пишущие знали, что их читают не только адресаты. Да и плевать! Лишь бы после войны было лето.
«Мы уедем в глухую деревню, где можно голыми купаться в реке и валяться среди цветов. Я буду целовать тебя, мой мальчик, везде-везде и еще раз везде и никогда не перестану…»
Так всегда бывает во время войны. Описания любви заменяют любовь. Миллионы разлученных рисуют картины рая, сочиняют коллективный рыцарский роман, который, если бы мог быть прочитан целиком, поразил открытием – сколько нежности чувствуют люди, занятые уничтожением себе подобных. Особенно под песни Клавдии Шульженко:
Влюбленный солдат идет в атаку, убивает вражеского влюбленного солдата, стряхивает его горячие кишки со своих сапог и возвращается на одинокую койку, чтобы написать,
Жизнь другого, оставшегося на поле боя, растворяется в облаке слов, застывает в янтаре последнего письма. Он умирает не сразу, но со скоростью почты, которая, опаздывая, отставая, приходит недели, месяцы, годы спустя официального извещения о смерти автора, чтобы снова оживить его в воображении адресата. Этот танец никогда не кончается. Чтение – вдох, письмо – выдох. Пишущий и читатель меняются местами,
