Читать «Асфальт и тени» онлайн - страница 3

Я увидел Тебя.

Но это все было потом, а сейчас я смотрел на грудь, уже лишенную краснокрылого значка, и, как коммунист, сокрушался поспешности, с которой он был снят и упрятан в дорогую кожаную сумочку. Господи! Каково там сейчас вождю мирового пролетариата, среди косметики, полураскисших жевательных резинок, прокладок, записных книжек и, возможно, контрацептивов. Правда, такого слова я тогда не только не знал, но, боюсь, и выговорить бы не смог. Позже я убедился, что эти «шарики» в сумочке были всегда, а также сделал весьма приятное открытие — настоящие комсомолки трусики под джинсами не носят.

Конечно, как человек военный, я был рад такой повышенной готовности. Да что это сегодня со мной? Все время забегаю вперед. Ох, уж эти воспоминания! За них как возьмешься — удержу нет. С какой стороны их ни потяни, за всю оставшуюся жизнь не переберешь. Идут себе и идут, картинка за картинкой, год за годом. Вспомнишь, скажем, об одном, да о тех же трусиках, а повылезает столько всяких мелочей: и номер аудитории, и цвет обшарпанных столов, и недостертый обрывок английской фразы на коричневой грифельной доске, и даже рыжее с черными прожилками пятно на давно не беленном потолке в форме какого-то фантастического жука. Вот и определи, где реальность. А главное, распознай, где теперь находишься, здесь или там? Говоришь, здесь? Отчего же тогда так стучит сердце и в ноздри лезут совсем другие запахи, а уши слышат несегодняшние звуки? Вот и гадай, где ты. Пустое это дело, а до «дурки» четыре шага.

Конечно, глупо убеждать себя и окружающих, что Тебя я до второго курса не видел. Я увидел Тебя сразу. И к концу первого — сделался большим недоброжелателем «лиц кавказской национальности», постоянно увивавшихся вокруг Тебя. В особую немилость попали грузины.

Я никогда не был националистом. Родившись и выросши в поясе оседлости, долгое время не придавал значения национальности окружающих меня людей и сделал квадратные глаза, когда в военном училище мне вдруг объяснили, что Ефим — еврейское имя. Порывшись в памяти, я действительно вспомнил, что у Фимы в семье Пасху отмечали недели на две раньше, но отцу и предку Ефима, дяде Яше, было абсолютно до фонаря, чем закусывать. Они одинаково надирались на православную, иудейскую, да еще и на католическую Пасху, потому что у них был третий дружбан — дядя Адам, отец красавицы Яни. Вот так. Бог один, Пасхи три, а воскресений два. Все на радость людям. Бог добрый, ему не жалко, пусть празднуют.

Тот же конфуз произошел и с моей первой девушкой. Ее звали Мара, по-белорусски «мечта». Я отчетливо помню, как мы учили в восьмом классе с моей «мечтой» билеты по математике. (Тогда я еще не знал, что самый сладкий предмет — это политэкономия, ведь до нашей с Тобой встречи оставалось еще изрядное количество лет.)