Читать «Мальчишка в сбитом самолете» онлайн - страница 2
Владислав Николаевич Леонов
Хуже всего было зимой, когда на голову напяливали сперва платок, на платок — шапку и все это накрепко завязывали. Вдобавок воротник меховой шубейки так стягивали шарфом (мама говорила «кашне»), что ни ворочать головой, ни дышать было невозможно. Да еще и валенки с галошами! Мальчишки тыкали в меня пальцем: «Гляди, гляди! Водолаз! Со свинцовыми ботинками!» Позже, увидев такого водолаза в кино, я вспомнил себя, несчастного.
Но самая ужасная пытка — это стрижка в парикмахерской ручной тупой машинкой.
Было и еще немало нехорошего. Так что раннее детство, которое называют золотым, не всегда такое уж солнечное и свободное. Взрослые нависают над бедными детьми серыми глыбами, заранее зная, что мы, дети, хотим. Не спрашивая, напяливают на нас то, что положено, кормят, как им нужно, и со словами «Боже, какой ты грязный!» трут розовые щеки наслюнявленным платком. По всем вышеперечисленным причинам я не очень-то любил одеваться, давился домашней едой и частенько забегал к доброй нашей знакомой тете Гриппе, ласковой женщине с ямочками на щеках. Она жила этажом ниже и не ворчала, что ем я «сухомятку»: хлеб с маслом и сахарным песком. А в общем-то, в довоенные годы о еде как-то и не думалось, голода тогда не было, да и аппетитом я не отличался, как вытянулся, так и оставался долгие годы тощим.
Самые лучшие дни были, когда приезжал в гости подросший Миша. Один приезжал, на поезде, или с дедом и водителем Сашей на черной легковой «эмке», за которой бежали все мальчишки нашего двора. Дед был директором на каком-то ремонтном или моторном заводе в Коломне, но я никак не мог представить его в этой важной «пузатой» должности — он был сухощав, быстр, черноволос и на прозвище Цыган не обижался.
Таким же шустрым и черноглазым был и Мишка. С ним мы ходили куда хотели, ничего не боялись, даже парикмахерской, в которой Мишка садился в соседнее кресло, мучился не меньше меня, но не подавал виду и корчил смешные рожи. Он как-то сказал маме: «Девчачий платок такому взрослому парню надевать очень стыдно, да и шапку нечего завязывать — не сахарный, не растает!»
Я подрастал, мир помаленьку расширялся. Начал я к нему приглядываться, себя в нем ощущать. Спасибо «дяде», то есть Мише, платок с головы сброшен, шапку перестали завязывать, проклятое «кашне» закинуто за диван. Мама не переставала твердить, что я босяк, а мне, босяку, было хорошо. Особенно после дождя, когда разрешалось шлепать по теплым лужам! Летом ходил я в старой рубахе, древних брюках и сандаликах. Так было удобней бегать, прыгать и валяться. И мама, выпуская меня в свет, уже не предупреждала: «Смотри, не испачкайся!»
Появились друзья — народ в большинстве своем босоногий и плохо одетый. Во дворе и на заросшем лопухами пустыре рассуждали мы обо всем — о Красной армии, о боевых конях, о полярниках, летчиках, о несчастных девчонках, которые не могли писать, как мы, на заборы и столбы, а присаживались подальше в кустиках.